арсеньева бабушка лермонтова биография
Елизавета Алексеевна Арсеньева (бабушка Лермонтова)
Елизавета Алексеевна Арсеньева – бабушка по материнской линии известного поэта Михаила Юрьевича Лермонтова – женщина удивительная, сочетавшая в себе властность помещицы и трогательную любовь матери, бабушки. Елизавета Алексеевна был умная женщина. Историки и биографы назвали Арсеньеву «самой знаменитой бабушкой русской литературы».
Семья
Елизавета Алексеевна принадлежала к известному дворянскому роду Столыпиных, чьи корни уходили в XVI век. Столыпины отличались независимостью суждений, решительным, гордым характером. Отец Елизаветы Алексеевны, Алексей Емельянович Столыпин, был в свое время губернским предводителем дворянства. Он владел огромным состоянием, однако у него было 11 детей. Рожденная в 1773 году Елизавета Алексеевна была самой старшей, и не могла рассчитывать на богатое приданое, поэтому приняв, предложение гвардии поручика Михаила Васильевича Арсеньева, взяла в свои руки его хозяйство. Властный, твердый характер в сочетании с умом и рачительностью помогли ей сделать имение Арсеньева одним из самых состоятельных в округе. Она родила Арсеньеву одну единственную дочь Марию.
Вдовство
Похоронив Михаила Васильевича, Елизавета Алексеевна превратилась в бабушку, хотя ей не было 40 лет. Она носила темную одежду, подчеркивая траур. Она посвятила себя воспитанию единственной и болезненной дочери, укреплению достатка Тархан. Узнав о предстоящем замужестве дочери, Елизавета Алексеевна была не в восторге от ее выбора, словно предвидела, каким мужем станет Юрий Петрович Лермонтов. Ее дочь Мария Михайловна умерла в неполные 22 года, когда Мишелю было всего 3 года. В смерти Марии Михайловны Елизавета Алексеевна всю жизнь винила Юрия Петровича, и старалась всячески оградить его от внука.
«Бабушка русской литературы»
Отец попытался вернуть сына, но бабушка снова пригрозила завещать Тарханы роду Столыпиных, воззвала к чувствам благодарности внука. Отец и сын уступили настойчивой бабушке. Между ними существовало чувство привязанности и семейной любви, но уступая настойчивости бабушки, для которой Мишенька был «единственный предмет услаждения остатка дней своих и совершенного успокоения горестного своего положения», встречались отец и сын редко.
«…Он один свет очей моих, все мое блаженство в нем…», говорила Елизавета Алексеевна.
В одном из писем внуку она писала:
Елизавета Алексеевна была настоящей хозяйкой. Знала, где сэкономить, поприжать деньги, а где и позволить некоторую слабину. Она не жалела денег на образование Михаила Юрьевича, на его лечение. Дважды за период его взросления возила на Кавказ.
Она хотела и Мишеля научить считать деньги, настаивала на том, что бы он брал с книгоиздателей деньги за свой труд. Она не давала ему расслабляться. Михаил Юрьевич никогда не знал. Сколько денег у бабушки, а та пугала его неурожаем, настаивая, чтобы он брал гонорар за свою литературную деятельность.
Шан-Гирей тоже писал о нежелании Лермонтова брать деньги за свой труд:
Она была неутомимым ходатаем перед власть имущими, Первый раз, в 1937 году, избавила его от ссылки, дугой раз, в 1841 году добилась для него отпуска.
Остатки дней своих она положила на то, чтобы добиться разрешения на перезахоронение внука в Тарханах и перевезти его на родину. Утратив последний смысл жизни, она умерла в 1846 году, завещав свои деньги и имение ближайшим родственникам по столыпинской линии.
Елизавета Арсеньева (бабушка Лермонтова) — биография
| ФИО: | Арсеньева Елизавета Алексеевна |
| Год рождения: | 1773 |
| Место рождения: | Пензенская губерния |
| Чем известна: | Бабушка М.Ю. Лермонтова |
| Год смерти: | 1845 (≈72 год) |
Дворянка из древнего рода Столыпиных известна не только как рачительная хозяйка, но и воспитанием внука – одного из величайших поэтов русской литературы М.Ю. Лермонтова.
Детство и юность
Елизавета Столыпина родилась в 1773 году в семье губернского предводителя дворянства в Пензе Столыпина Алексея Емельяновича и Марии Афанасьевны Мещериновой. Девочка была старшей дочерью. Елизавета прекрасно понимала, что на хорошее приданное рассчитывать не стоит, поэтому с юности училась экономить.
Отец имел солидный доход, поэтому мог обеспечить детям домашнее образование, приглашая только лучших учителей. Его старшей дочери отлично давались гуманитарные науки, но это не помешало ей и научиться управлению хозяйством. В имени имелся собственный хор и театр, главными сотрудниками которых были крепостные крестьяне, но и сами Столыпины не отказывали себе в удовольствии принять участие в постановке. Навыки театральной игры научили девушку не показывать окружающим своих истинных чувств, быть такой, какой окружающие готовы видеть.
Краткая биография
Уже в юности Елизавета Алексеевна обладала волевым характером и прагматичным умом, что в сочетании с умением полностью завладеть вниманием собеседника завораживало и покоряло. Когда девушке удалось добиться внимания капитана лейб-гвардии Арсеньева, она не стала раздумывать и согласилась стать его супругой, что полностью изменило ее жизнь.
Семья
Отпустив Марию Михайловну, Елизавета ее потеряла, чего так и не смогла простить зятю. Внука женщина не собиралась отпускать, всегда сопровождая и оберегая его, ведь он стал ее единственным смыслом жизни.
Вывод
Отсутствие личной жизни не заставили Елизавету Арсеньеву озлобиться, она предпочла забыть о собственных интересах в пользу дочери, а затем и внука. Каждое свое решение женщина принимала обдумано, не позволяя себе права на ошибку в финансовых вопросах.
Осмотрительность и осторожность помогли ей обеспечить достойное воспитание для великого поэта. Именно эта женщина стала для него лучшим другом, помощником и советником, наставником, позволившим пройти через все сложнейшие испытания и не растерять свой талант в угоду толпе.
Арсеньева бабушка лермонтова биография
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Настоящий убийца Лермонтова. Часть 2
Продолжаю анализ бесчинств бабушки Михаила Лермонтова — Елизаветы Алексеевны Арсеньевой. В предыдущем посте я рассказала, как она косвенно поспособствовала безвременному уходу на тот свет мужа и дочери. Теперь в распоряжении вампирши остались ненавистный зять Юрий Петрович Лермонтов и внук Мишенька двух с половиной лет.
Дав у смертного одра дочери обещание не гнобить зятя, «богобоязненная» Арсеньева уже на следующий после похорон день вызывает Юрия Петровича на разговор.
— Помянем Машеньку на девятый день, и поеду.
— А сына думаешь взять с собой или оставить?
— Конечно, возьму с собой.
— Ты погоди, еще холодно, метель в пути застать может. А Мишенька, сиротинушка наш, слабенький, простудится еще. Оставь лучше пока его здесь на мое попечение. Он для меня сейчас единственная радость.
— У нас Мишеньке хорошо будет. Я знаю, тебе деньги нужны. Но пока мне нечем отдать по векселю Машенькины 25 тысяч. Сама в долгах, а вот что замыслила. Не смогу жить в доме, где муж и дочь умерли. Надо продать его на слом и новый рядом построить. А на месте старого хочу возвести храм в честь преподобной Марии Египетской.
— Я очень вас понимаю и поддерживаю. Пусть будет храм в память Машеньки. Я год-другой подожду».
Смотрите, скольких целей, давя на нужные рычаги, разом достигает Арсеньева. Во-первых, ей оставляют Мишеньку — а как же, сиротинушка (при живом отце, на минуточку) так слаб. Ну какой отец будет рисковать здоровьем и жизнью ребенка? Разве что изверг какой.
Во-вторых, Арсеньева ловко отсрочивает момент обналичивания векселя. Под очень благовидным предлогом — строительство храма в память дочери. Попробуй в такой ситуации потребовать свои деньги немедленно и в полном объеме! Слыл с подачи тещи гулякой, драчуном и никчемушником? Так прослывешь еще и хапугой, «интересантом», женившимся на деньгах и уморившим жену.
Обратим внимание и на странную фантазию Арсеньевой о сносе дома. Оказывается, дом виноват! Какая-то энергетика в нем неправильная, видимо. Точно так же спустя много лет вампирша «обвинит» и семейную икону Спаса Нерукотворного и заставит ее вынести вон из дома — мол, молилась-молилась ей о здравии внучка, а тот погиб.
. Итак, на девятый день после смерти жены Юрий Петрович отбывает, а Арсеньева отправляется на богомолье. Автор книги Елена Егорова трактует это с позиции нормального человека:
«Хотя она ненавидела и винила зятя, но где-то в глубине души сознавала, что и ее вина есть в смерти дочери. Она боялась себе признаться, что не уберегла двоих самых близких и любимых людей, не желая ни с кем делить их чувства к себе. Молиться и каяться — вот чего она жаждала».
Поэтому о желании истинного покаяния в случае Арсеньевой и арсеньевых говорить не приходится. Жаждущая «молиться и каяться» Арсеньева отправилась в Киев потому, что это был поступок, логичный для вдовы, потерявшей дочь, и одобряемый обществом. Поездка к святым мощам для нее была, скорее, ритуалом, призванным поддержать образ социальной нормальности, да и просто способом провести время.
А вот еще интересная деталь. В фамильном склепе в Тарханах на могильном камне Арсеньевой написано, что она умерла в возрасте 85 лет. Однако ж, ей было. всего 73! Двенадцать лет она прибавила себе именно в Киево-Печерской лавре — в исповедную ведомость с ее слов внесли возраст 55 лет, а не 43, как ей было на самом деле.
Что за логика руководила поступком Арсеньевой, понять трудно. Может, у вас есть какие-то версии? Но для меня примечательно то, что даже находясь на исповеди, «глубоко верующая» Арсеньева продолжала врать.
С богомолья Елизавета Алексеевна вернулась невероятно «просветленная», ибо сразу занялась оформлением наследства дочери. Разумеется, с нарциссическими «переподвыподвертами».
«Она не могла допустить, чтобы Лермонтовы владели землей в Тарханах, если зять заберет сына в свое имение, и пошла на хитрость: себе приписала барщинных крестьян с их имуществом и наделами, а внуку — дворовых, которые земли не имели».
В это же время бабушка начала сильно чесать репу на предмет, как бы насовсем оттяпать Мишеньку у зятя. А пока мега-решение не рождалось, она находила удовлетворение в мелких пакостях.
«В конце мая, получив письмо Лермонтова о скором приезде, она быстро собралась и увезла внука в Стяшкино — имение своих родственников князей Максутовых.
Юрий Петрович не застал в Тарханах тещи и сына. На его расспросы дворовые отвечали робко и уклончиво: мол, не знают, должно, уехали куда-то. Отец с нетерпением ждал встречи с Мишенькой, сильно соскучился и, не видя его, вообразил, что мальчик умер и все скрывают горькую правду».
Накрученный таким образом, Лермонтов забегал по селу, пытаясь получить хоть какую-то информацию о сыне. Но никто ничего не знал. Тогда Юрий Петрович бросился на кладбище и, не найдя могилки, немного успокоился.
Когда Арсеньева с внуком вернулись, Лермонтов попытался выяснить у тещи причины ее поступка, но.
«- Отчего вы никому не сказали о вашем отъезде, мадам? Я вчера пережил страшные часы, думая, что мой сын умер!
— Напрасно. Мальчик здоров, как видишь. Мы были в гостях. Я вольна ехать, куда хочу, и перед дворней не отчитываюсь.
— Я вам весьма благодарен за заботы о Мишеньке. Мы здесь побудем несколько дней и поедем.
— Погоди. Для внука будет лучше, если он останется при мне. Он пока слабенький, на ножки не встал.
— Мне невозможно с ним расстаться. Мои незамужние сестры будут заботиться о нем как о родном. И мать ждет не дождется увидеть внука.
— Я не переживу, если ты его увезешь. После смерти дочери вся моя радость в нем».
Тут в разговор вмешался брат Арсеньевой — Афанасий Алексеевич, которого, видимо, намеренно привезли для оказания еще большего давления на Юрия Петровича.
Вроде все по уму. Да, ребенка нужно лечить. Но разве Арсеньева лечит? Внук в 2,5 года не ходит. По-настоящему любящая бабушка свозила бы к светилу или выписала бы его на консультацию в Тарханы. Но ничего подобного мы не наблюдаем.
. Под тяжестью этих доводов Юрий Петрович решил оставить сына на два года у бабушки — с условием, что сможет приезжать к нему в любое время. Однако Елизавета Алексеевна не собиралась отдавать внука и через два года. Искомое мега-решение подсказал дорогой братец.
«- Ты ведь, Лиза, духовную на покойную дочь составляла, надобно переписать. Так отпиши все Мишеньке, но при условии, что он будет с тобой до совершеннолетия. А иначе в наш род отпиши. Лермонтов никуда не денется. Он сына любит и не захочет лишить наследства.
Как видим, Арсеньева хочет оформить завещание подальше от родных мест. Стало быть, понимает, что делает нечто некрасивое, что может вызвать толки и подпортить ее репутацию. Завещание же, заверенное самим Сперанским, заставит умолкнуть любой ропот: порядочность и справедливость пензенского губернатора широко известны.
Через год Арсеньева с Мишенькой вновь отправилась на богомолье в Киев. Там она наконец-то показала внука хорошему врачу. Хотя, может, и пензенские были неплохи, поскольку советовали везти ребенка на воды. Но Елизавета Алексеевна почему-то не везла, хотя и деньги были, и сестра ее Екатерина Алексеевна Хастатова жила на Горячих Водах и давно звала ее в гости.
Так вот, «самый лучший» (учился в Германии) киевский врач Ансельм Леви нашел у Мишеньки мокнущую золотуху (диатез) и английскую болезнь (рахит). Он сказал, что ребенок не ходит, потому что у него слабые суставы, и их нужно растирать специальными мазями. Но главное — надо ехать на Кавказ, на воды. Доктор настоятельно рекомендовал не оттягивать поездку. Только после этого любящая бабушка решилась на то, что ей давно советовали. И после вод мальчик действительно пошел.
Когда сыну было 4, 5 года, Лермонтов, как и было договорено, явился к теще, намереваясь забрать сына. Ему хотелось заняться воспитанием ребенка.
Арсеньева на славу подготовилась ко встрече зятя. Во-первых, в своем репертуаре услала Мишеньку куда-то погостить. Во-вторых, предъявила ему следующее завещание:
«После дочери моей Марьи Михайловны остался в малолетстве законный ее сын, а мой внук, Михайло Юрьевич Лермантов, к которому по свойственным чувствам имею неограниченную любовь и привязанность, как единственному предмету услаждения остатка дней моих и совершенного успокоения горестного моего положения, и желая его в сих юных годах воспитать при себе и приуготовить на службу Его Императорского Величества и сохранить должную честь, свойственную звания дворянина, а потому ныне сим завещеваю и представляю по смерти моей ему, родному внуку моему принадлежащее мне вышеописанное движимое и недвижимое имение, состоящее Пензенской губернии Чембарской округи в селе Никольском Яковлевское тож по нынешней седьмой ревизии мужеска пола 496 душ с их женами, детьми обоего пола, с пашенною и непашенною землею, с лесы, сенными покосы и со всеми угодьи. »
«На слова «при себе» Юрий Петрович внимания поначалу не обратил, радуясь, что теща все оставит сыну, но следующие строки поразили его в самое сердце: «. с тем однако ежели оной внук мой будет по жизнь мою до времени совершеннолетнего его возраста находиться при мне на моем воспитании и попечении без всякого на то препятствия отца его, равно и ближайших г. Лермантова родственников, и коим от меня его внука моего впредь не требовать до совершеннолетия его. »
Последние строки духовной глубоко уязвили и потрясли Юрия Петровича: «. в случае же смерти моей я обнадеживаюсь дружбою в продолжение жизни моей опытом мне доказанной родным братом моим артиллерии штабс-капитаном и кавалером Афанасием Алексеевичем Столыпиным, коего и прошу до совершеннолетия означенного внука принять в свою опеку имение, мною сим завещаемое, а в случае его, брата моего, смерти, прошу принять оную опеку друим братьям моим родным Столыпиным или родному зятю моего кригс-цалмейстеру Григорию Даниловичу Столыпину.
Если же отец внука моего или ближайшие родственники вознамерятся от имени его, внука моего, истребовать, чем, не скрываю чувств моих, нанесут мне величайшее оскорбление, то я, Арсеньева, все ныне завещаемое мной движимое и недвижимое имение предоставляю по смерти моей уже не ему, внуку моему, но в род мой Столыпиных, и тем самым отдаляю означенного внука моего от всякого участия в остающемся после смерти моей имении».
— А ты на что при своих долгах и доходах рассчитывал учить и лечить его?
— Но мадам, а вексель? Вы обязались выплатить мне Машенькино наследство — 25 тысяч — еще год назад. Половину я предназначал для сына.
— Этого не хватит. Хороший гувернер стоит 3 тысячи в год, доктор столько же да еще учителя. И потом, я тебе могу отдать ныне только 12 тысяч. Сам видишь, церковь во имя Марии Египетской еще не достроена. И внук мне много стоит. Прошу тебя подождать или переписать вексель на 13 тысяч еще на год.
Как видим, нажав на правильные педали — отцовскую любовь и ответственность за материальную обеспеченность сына — Арсеньева вынудила Лермонтова не только оставить Мишеньку с ней, но и отказаться от половины причитающихся денег. Попробовал бы он не «простить» ей 13 тысяч — мигом бы начались упреки, что он ободрал «старушку-мученицу» как липку, а она на себя и воспитание внука взвалила, и строительство церкви в память дочери. Словом, Арсеньева создала такую ситуацию, что от денег нельзя было не отказаться.
. Перед отъездом отца Мишенька расплакался.
«- Почему вы меня не берете? Вы. вы обещали.
— Так вышло, сыночек. Я не могу тебя взять с собой.
— Почему? Я вас си. сильно люблю.
— Я тоже тебя очень люблю. А бабушку ты любишь?
— Оч-чень люблю.
— Она огорчится, если ты уедешь со мной.
— Папенька, почему мы не можем жить все вместе — я, вы и баба?
— Так нужно. Я не могу ничего поделать. Поймешь, когда вырастешь».
. С тех пор Миша виделся с отцом раз-два в год. А незадолго до 17-летия сына Юрий Петрович умер от чахотки.
В следующем, заключительном посте, я расскажу, как Арсеньева воспитывала внука.
Бабушкин сынок
Несчастная, незаменимая, всепонимающая заступница, ценитель стихов и другие качества главного в жизни Лермонтова человека
Друг семьи Лермонтовых, Елизавета Аркадьевна Верещагина, жаловалась в письме к дочери на поэта, когда того посадили на гауптвахту: «Жалка бабушка — он ее ни во что не жалеет. Несчастная, многострадальная. И ежели бы не бабушка, давно бы пропал. И что еще несносно — что в его делах замешает других, ни об чем не думает, только об себе, и об себе неблагоразумно. Никого к нему не пускают, только одну бабушку позволили, и она таскается к нему, и он кричит на нее, а она всегда скажет — желчь у Миши в волнении». Arzamas публикует пять фактов, которые надо знать о мировой бабушке Лермонтова Елизавете Алексеевне Арсеньевой.
Лермонтов в детстве. Картина неизвестного художника. 1820–1822 годы © ИРЛИ РАН
2. Беззаветно любила своего «милого любезного друга Мишиньку», который, в свою очередь, не представлял своей жизни без нее. До начала 1835 года Лермонтов никогда не разлучался с бабушкой надолго, даже когда переехал в Петербург и поступил в юнкерскую школу. Неудивительно поэтому, как огорчил его отъезд бабушки в Тарханы весной 1835 года: «Перспектива остаться в первый раз в жизни совершенно одному меня пугает», — жаловался Лермонтов своей подруге Александре Верещагиной. И уже на следующий год он «упросил» бабушку «ехать в Петербург с ним жить». В немногих сохранившихся письмах Лермонтова к бабушке (всего семь писем) и бабушки к Лермонтову (уцелело одно письмо) сквозь хозяйственные поручения и мелкие деловые просьбы видна настоящая теплота родственной симпатии: «Все, что до тебя касается, я неравнодушна…».
Портрет Лермонтова в гусарском ментике, написанный по заказу Елизаветы Алексеевны. Картина Петра Заболотского. 1837 год © Государственная Третьяковская галерея
5. Хотя и не стала адресатом ни одного стихотворения Лермонтова, была верным ценителем его сочинений и их внимательным читателем. «Стихи твои, мой друг, я читала бесподобные, а всего лучше меня утешило, что тут нет нонишней модной неистовой любви. Стихи твои я больше десяти раз читала», — писала бабушка Лермонтову 18 октября 1835 года. Лермонтов, в свою очередь, не боялся давать бабушке книжные и литературные поручения и заботился о том, чтоб она могла следить за его новыми публикациями. Последний раз уезжая из Петербурга в середине апреля 1841 года, Лермонтов просил Краевского — может быть, вообще в последнем письме, ему адресованном: «Сделай одолжение, отдай подателю сего письма для меня два билета на „О записки“. Это для бабушки моей».
Хаецкая Е. В.: Лермонтов
Глава первая. Бабушка
Лермонтов
Глава первая. Бабушка
Поэт Лермонтов, как известно, был гусар, и у него была бабушка.
Самая знаменитая бабушка русской литературы, Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, представляет собой некий художественный образ, миф, прочно вписанный в миф о поэте.
— П. А. Висковатов, составивший первую полную биографию поэта к 50-летию со дня его гибели.
«По рассказам знавших ее в преклонных летах, Елизавета Алексеевна была среднего роста, стройна, со строгими, решительными, но весьма симпатичными чертами лица. Важная осанка, спокойная, умная, неторопливая речь подчиняли ей общество и лиц, которым приходилось с нею сталкиваться. Она держалась прямо и ходила, слегка опираясь на трость, всем говорила «ты» и никогда никому не стеснялась высказать, что считала справедливым… Строгий и повелительный вид бабушки молодого Михаила Юрьевича доставил ей имя Марфы Посадницы среди молодежи».
Ниже Висковатов прибавляет: «Рассказы о бабушке Арсеньевой я записал со слов г-жи Гельмерсон… Однажды в обществе, в квартире Гельмерсона, заговорили о редких случаях счастливого супружества. «Я могу говорить о счастье, — заметила бабушка Лермонтова. — Я была немолода, некрасива, когда вышла замуж, а муж меня баловал… Я до конца была счастлива»».
Этот рассказ любопытен тем, что в нем все неправда.
Как и о самом Лермонтове, о его бабушке мы вроде бы знаем «все», но на самом деле толком не знаем ровным счетом ничего.
Она говорит, что была «немолода», когда вышла замуж; на самом же деле к моменту замужества ей едва исполнилось двадцать один год. Позднее она утверждала, что муж был младше ее на восемь лет; однако и это неправда — сама Елизавета Алексеевна была младше мужа на пять лет.
Более того, на могильном памятнике г-жи Арсеньевой указано, что она прожила восемьдесят пять лет (то же записано и в церковной книге). А на самом деле возраст бабушки был семьдесят два года.
Когда советские девушки прибавляли себе лета — это можно было объяснить: кто-то хотел устроиться на работу, кто-то рвался на фронт… Но для чего это делала далеко не бедная помещица в начале XIX века? Имелись у нее какие-то собственные веские причины…
Далее. Елизавета Алексеевна утверждает, что была в молодости «некрасива». Это-то для чего? Судя по описанию («весьма симпатичные черты лица»), да и по знаменитому портрету кисти неизвестного художника вовсе не была она «некрасива», скорее, наоборот — очень миловидна. Да и кто в двадцать один год некрасив? Абсурд.
«отличалась замечательной красотой».
Изрядная фантазерка писательница Алла Марченко в своем «документальном» романе «С подорожной по казенной надобности» высказывает такое предположение. Елизавета Алексеевна, мол, сперва была нелюбимой женой, потом — страдающей матерью и тиранической тещей; поэтому в молодости она и была некрасивой (считала себя таковой); в старости же она превратилась в любимую, обожаемую бабушку — вот и проступила потаенная (не востребованная) доселе красота… Но это все — из области фантазий. Портрет изображает женщину очень привлекательную.
Считала ли Елизавета Алексеевна «некрасивость» синонимом ума, решительности, мужской хватки? Возможно. Но для чего все-таки прибавлять себе возраст? Не для того ли, чтобы как можно «теснее» приблизиться к екатерининской эпохе? Любопытно отметить: первое, про что говорят об отце Елизаветы Алексеевны Алексее Емельяновиче Столыпине, — это «собутыльник графа Алексея Орлова».
Не «соратник» или там «сподвижник», а «собутыльник»… Да еще «упрочивший свое состояние винными откупами, учрежденными при Екатерине II» (в 1765 году). Совпадение имен — Алексей (Орлов) и Алексей (Столыпин), упоминание огромного роста (у обоих), винных откупов и собутыльничество — все это как бы изображает в лице родителя Елизаветы Алексеевны своего рода «второго Орлова».
Алексей Столыпин был человек широкого размаха. Отлично налаженное хозяйство давало ему возможность без помех предаваться двум своим главным страстям: кулачному бою и крепостному театру. Впоследствии, когда дела Столыпина несколько пошатнулись и он решил продать труппу, актеры обратились к Александру I с просьбой купить их для государственного театра. Проданные за 32 тысячи рублей в казну, они получили свободу и положили основание труппе Московского Малого театра.
«средний рост» Елизаветы Алексеевны, если он и имел место, вероятно, появился с ее выдуманным возрастом); сыновья все сплошь богатыри и с большой карьерой по штатской или военной линии.
Известный мемуарист XIX века Ф. Ф. Вигель со свойственной ему ядовитостью писал: «В Пензенской губернии было тогда семейство безобразных гигантов, величающихся, высящихся яко кедры ливанские».
К этому-то семейству и принадлежала — и душой и телом — бабушка Лермонтова.
Елизавета Алексеевна сравнительно рано избрала для себя роль своеобразного «Стародума в юбке» и выдерживала эту роль до конца. Она ходила с тростью, всем говорила «ты»(сравните реплику Стародума из фоквизинского «Недоросля»: «Тогда один человек назывался ты, а не вы»), ездила в какой-то немыслимо старомодной карете, над которой, впрочем, товарищи Лермонтова, царскосельские гусары, если и подтрунивали, то незло.
В пятнадцать лет Лермонтов написал трагедию «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти»), которая у читателя поначалу вызывает оторопь: любимая бабушка выведена там в таком виде, что жуть берет — крепостница, лицемерка, просто злодейка. Какой там «Стародум» — настоящая «госпожа Простакова»! Как же так? Откуда в юном поэте такая жестокость к родному человеку? Кажется, в переписке, в воспоминаниях современников и родни о Лермонтове и его бабушке ничего подобного нет и в помине — внук всегда оставался любящим, почтительным («целую ваши ручки»), бабушка — заботливой, понимающей («мой милый друг»).
«Люди и страсти» сюжетно посвящены семейной драме Лермонтова: разладу между отцом и бабкой. Мы еще увидим, как лукав бывает «автобиографизм» произведений Лермонтова: вот эпизод, взятый целиком из жизни, а вот — насквозь вымышленное или взятое из совершенно другой истории. В драме «Люди и страсти» бабушка выведена под именем «Марфы Ивановны» (вспомним прозвище Елизаветы Алексеевны — Марфа Посадница). Она изображена как настоящая барыня старинного уклада, которой умело манипулирует хитрая служанка Дарья (ключница Дарья — реальная — действительно имела место быть в Тарханах).
В уста Марфы Ивановны вложен такой монолог: «То-то и нынешний век, зятья зазнаются, внуки умничают, молодежь никого не слушается… Как посмотришь, посмотришь на нынешний свет… так и вздрогнешь: девушки с мужчинами в одних комнатах сидят, говорят — индо мне старухе за них стыдно… ох! а прежде, как съедутся, бывало, так и разойдутся по сторонам чинно и скромно… Эх! век-то век. переменились русские».
Интересно, что Марфе Ивановне, как указано Лермонтовым в перечне персонажей пьесы, — восемьдесят лет. Елизавете Алексеевне было в ту пору пятьдесят семь. Что означают эти «восемьдесят»? «Иероглиф», символ для обозначения старости? Способ приблизить Марфу Ивановну к екатерининским временам? Подыгрывание бабушкиному мифу — или, напротив, желание развести реальную бабушку и литературного персонажа?
Правильным считается трактовать эту пьесу как изображение ситуации, но не реальных людей. Марфа Ивановна — это литературный персонаж. Он имеет некоторое (но только некоторое, в каких-то отдельных чертах и обстоятельствах) сходство с прототипом, но еще большее сходство он имеет с маской, с ролью, которую Елизавета Алексеевна для себя придумала и с которой сжилась. Вдобавок ко всему Лермонтов утрировал черты этой маски, поскольку маска понадобилась для театра — она необходима для того, собственно, чтобы оттенить образ главного героя Юрия.
В пьесе важен один Юрий, его страдания, его непонятость. Если говорить совсем просто и огрубленно, пятнадцатилетний сочинитель написал пьесу на тему «буду лежать в гробу, такой молодой и красивый, то-то все вы заплачете, что мало меня любили!».
Марфа Ивановна не то чтобы страшно скупа — но чрезвычайно прижимиста. Девушки-племянницы просили, например, сливочек к чаю, а Дарья-холопка дала им молока. Сперва барыня Марфа Ивановна вспылила: «Да как ты смела. » — однако Дарья привела свой резон: «Если всяким давать сливок, коров, сударыня, недостанет…» — и Марфа Ивановна согласилась: «Ну, так хорошо сделала…» Елизавета Алексеевна действительно отличалась прижимистостью. На чужое не зарилась, но своего из рук не выпускала ни под каким видом.
Вот сцена с чтением Евангелия — сатирическая и определенно списанная с натуры, потому что придумать такое невозможно.
«Эй, Дашка, возьми-ка Евангелие и читай мне вслух». — Это распоряжение отдается от скуки.
«Дашка» раскрывает на первом попавшемся месте и читает. Марфа Ивановна перебивает с жаром: «Ах! злодеи-жиды, нехристи проклятые… как они поступили с Христом… всех бы их переказнила без жалости… нет, правду сказать, если б я жила тогда, положила бы мою душу за Господа… Переверни-ка назад и читай что-нибудь другое».
«другое»: «Горе вам, лицемеры…»
И тут Марфа Ивановна находит аналогию со своей жизнью: «Правда, правда говорится здесь… ох! эти лицемеры. Вот у меня соседка Зарубова… такая богомольная кажется… а намеднясь велела загнать своих коров в табун на мои озими — все потоптали — злодейка…»
До комментариев призыва «прощать» не доходит: Васька-поваренок разгрохал чашку и был покаран по всей строгости.
Этот эпизод считается суровым обличением крепостничества и лицемерия крепостников.
Собственно, так и есть. Нет никаких оснований предполагать, что г-жа Арсеньева не была крепостницей, не разводила при себе фавориток, вроде описанной Лермонтовым Дарьи, не устраивала взбучку «Васькам» за разбитые чашки и не скупердяйничала насчет сливок.
«Мгновенная вечность» приводят воспоминания потомков крепостных бабушки поэта.
«Нам известно, что в числе самых любимых дворовых слуг Арсеньевой была ее ключница Дарья Григорьевна Соколова (в девичестве Куртина). Эту женщину, лицемерную, корыстную и жестокую, Лермонтов изобразил под ее настоящим именем в драме «Люди и страсти».
Пользуясь душевной благосклонностью госпожи и принимая ее подачки, Дарья, как вспоминали тахранские старожилы, платила ей собачьей преданностью и постоянно притесняла мелкими придирками рядовых дворовых…
Другим был приказчик Степан Матвеев, которого дворовые Арсеньевой пытались даже сжечь вместе с домом…»
Впрочем, прибавляется обыкновенно, не такая уж была ужасная крепостница Елизавета Алексеевна, особенно при сравнении с другими. Была она сурова и строга на вид, но «самым высшим у нее наказанием было для мужчин обритие половины головы бритвой, а для женщины обрезание косы ножницами, что практиковалось не особенно часто, а к розгам она прибегала лишь в самых исключительных случаях…»
«прелести кнута». Вот и с обритием головы наполовину, и с отрезанием кос — может, оно и не вырванные ноздри с высылкой в Сибирь, не вывернутые на дыбе руки, но все равно — унизительно и страшно. Испробовать на себе — для чистоты эксперимента — и сразу все станет понятно, насколько это «ерунда».
А вот другой пример из той же книги — «Мгновенная вечность»:
«Весьма показательна роль бабушки Лермонтова в составлении крестьянских брачных пар в Тарханах. В этом нам могут помочь старые метрические и исповедальные книги, содержащие записи о рождаемости, смертности и бракосочетаниях прихожан… Так, в «Метрической книге бывших у исповеди в 1810–1827 годах», на странице, заполненной в 1825 году, читаем: «Олимп Осипов — 40 лет, у него дети: Иван — 19 лет, Марфа — 14 лет, Яков — 9 лет, Михаил — 5 лет.
У Ивана жена Наталья Арефьева — 13 лет»… Пелагею Федорову повели под венец в 13-летнем возрасте; судьбы Елизаветы Степановой и Степаниды Ивановой оказались еще суровей: первая в 15 лет, а вторая в 14 были уже солдатки».
Не исключено, что юноша Лермонтов отчетливо видел эти черты в своей бабке и не считал возможным закрывать на них глаза. Но, как говорится, любил он Елизавету Алексеевну не за это.
«Арсеньева была женщина деспотичного, непреклонного характера, привыкшая повелевать… она происходила из старинного дворянского рода и представляла из себя типичную личность помещицы старого закала, любившей при том высказать всякому в лицо правду, хотя бы самую горькую».
Ему вторит Н. М. Лонгинов: «Как теперь смотрю на ее высокую, прямую фигуру, опирающуюся слегка на трость, и слышу ее неторопливую, внятную речь, в которой заключалось всегда что-нибудь занимательное».
Так и двоится образ: то в самом деле Стародум — то Простакова… Что ж, времена поменялись, даже нарочитые роли сделались к XIX столетию сложнее, чем были в простодушном XVIII веке, когда даже пастушки носили кринолины.
Такая характеристика полностью соответствует «жизненной роли», которую играла Елизавета Алексеевна, — роли старухи былых времен, и притом старухи резонера. Это была ее маска, и Лермонтов поддерживал эту игру.
В 1794 году Елизавета Алексеевна Столыпина вышла замуж за гвардии поручика Михаила Васильевича Арсеньева. Семейство Арсеньевых было большое. Имение их, Васильевское, находилось в Тульской губернии. Там остались жить родные сестры Михаила Васильевича — незамужние Варвара и Марья и вдовая Дарья, а также четыре его брата. При поездках в Москву Арсеньевы заезжали в Васильевское и гостили там подолгу. Но жили они в собственном имении, в Тарханах (Пензенская губерния, Чембарский уезд).
— купили по случаю, «по дешевке» — за 58 тысяч рублей.
По-старинному это имение называлось Никольским, или Яковлевским. Село возникло у истоков небольшой степной речки Милорайки на хороших черноземах; населялось оно выходцами с Севера. Сев на этой земле, северяне упорно держались своего старинного обычая и языка — окали, говорили на наречии, которое называют «северновеликорусским». В 1762 году оно было куплено Нарышкиными, а в конце XVIII века перешло от камергера Ивана Александровича Нарышкина Арсеньевым.
«Лета тысяща семьсот девяносто четверого, ноября, в трети на десять дней (13 ноября)… действительный камергер… Иван Александров сын Нарышкин, в роде своем не последний, продал я лейб-гвардии Преображенского полку прапорщика Михайлы Васильева сына Арсеньева жене Елизавете Алексеевой дочери недвижимое свое имение… село Никольское, Яковлевское тож».
Переводя на современный язык, Тарханы были записаны на имя Елизаветы Алексеевны и считались принадлежащими ей. Что было справедливо, поскольку деньги на покупку были взяты из ее приданого.
В имении была 4081 десятина земли. На восточной окраине находились дубовые рощи, где брала начало речка Милорайка. По ее руслу были устроены пруды, окружавшие усадьбу с трех сторон, — Большой (перегороженный плотиной), Средний и Верхний, или Барский.
— Круглый, соединенный липовой аллеей с дубовой рощей.
В 1817 году в имении было 496 крепостных душ мужского пола.
Имение было бездоходным, почему Нарышкины и расстались с ним за сравнительно небольшие деньги.
Елизавета Алексеевна распоряжалась по хозяйству таким образом, чтобы доход с имения появился. Она переменила весь порядок, заведенный прежними владельцами. Нарышкины держали крепостных на оброке, а оброк желали иметь не в натуре, а в ассигнациях. Поэтому крестьяне «тарханили» (отсюда новое название села) — скупали в соседних деревнях сельскохозяйственные излишки. Собственно, «тарханами» называли в Пензенской губернии мелких торговцев-перекупщиков, разъезжавших по селам. Арсеньева ввела три дня барщины (три дня крестьяне работали на себя, три дня — на помещицу), но «тарханить» своим людям не запретила. Жители села по-прежнему занимались скорняжным промыслом, скупали мед, сало, шерсть, но в первую очередь — шкуры домашних животных для выделки, а выделанный мех продавали далеко за пределами своей округи. В селе Арсеньева открыла рынок. При рынке, естественно, появился кабак, но Арсеньева это терпела: если не давать крестьянам возможности подзаработать, пришлось бы «отрезать» от своего надела, отдавать часть своей пахотной земли крестьянскому «миру». «Отрезать» категорически не хотелось, разводить у себя нищету — тоже. Поэтому «порутчица» Арсеньева хозяйничала очень рачительно и расчетливо. В конце концов Тарханы начали приносить неплохую прибыль — в редкие годы ниже 20 тысяч рублей.
Название «Тарханы» с 1805 года встречается наряду со старыми — «Никольское» и «Яковлевское»; впоследствии оно становится официальным. В 1917 году село переименовали в Лермонтово.
«анекдот, утешительный для друзей человечества», напечатанный в «Вестнике Европы» за 1809 год. Уездный заседатель чембарского суда Евгений Вышеславцев рассказывает о том, как Арсеньев уговорил некоего господина М., выигравшего на законном основании многолетнюю земельную тяжбу с соседом, отказаться от присужденной ему суммы. Г. Арсеньев воздействовал притом лишь на совесть истца. Он с таким жаром человеколюбия изобразил бедственное положение ответчика, что совершенно потряс г-на М…
Михаил Васильевич отличался широкой натурой. Он обожал изящные мелочи, выписывал из Москвы восковые свечи (64 рубля за пуд), однажды привез карлика «менее одного аршина ростом», устраивал балы, маскарады, домашние спектакли. Можно сказать, что он был идеалистом, расточителем и мечтателем и представлял собой в своем роде противоположность супруге.
Единственный ребенок, дочь Марья Михайловна, родилась в 1795 году. Она была слабой и болезненной. Вероятно, роды были тяжелыми, а последствия их сказались и на ребенке, и на матери: Елизавета Алексеевна заболела «женской болезнью» и не могла больше иметь детей. Михаил Васильевич потихоньку начал «дурить» ив конце концов увлекся соседкой — помещицей Мансыревой.
Елка и маскарад были в этот момент в полном разгаре, и Михаил Васильевич был уже в костюме и маске; «Ну, любезная моя Лизанька, ты у меня будешь вдовушкой, а ты, Машенька, будешь сироткой». Они хотя и выслушали эти слова среди маскарадного шума, однако серьезного значения им не придали или почти не обратили на них внимания, приняв их скорее за шутку, нежели за что-нибудь серьезное. Но предсказание вскоре не замедлило исполниться. После произнесения этих слов Михаил Васильевич вышел из залы в соседнюю комнату, достал из шкафа пузырек с каким-то зелием и выпил его залпом, после чего тотчас же упал на пол без чувств и изо рта у него появилась обильная пена, произошел между всеми страшный переполох, и гости поспешили сию же минуту разъехаться по домам. С Елизаветой Алексеевной сделалось дурно; пришедши в себя, она тотчас же отправилась с дочерью в зимней карете в Пензу, приказав похоронить мужа, произнеся при этом: «Собаке собачья смерть». Пробыла она в Пензе шесть недель, не делая никаких поминовений…»
«Из колыбели замечательных людей», обладает репутацией не самого точного: Шугаев записывал слухи и легенды, ходившие в Чембарском уезде. Одна только фраза «Собаке собачья смерть» чего стоит — неужто Елизавета Алексеевна и впрямь такое произнесла, да еще и прилюдно? Кстати, примечательно, что эта фраза вообще «преследует» Лермонтова: согласно другой легенде, именно так отозвался царь Николай I на известие о гибели поручика Лермонтова на дуэли.
Петр Кириллович Шугаев, автор заметок, родился в 1855 и умер в 1917 году в Чембаре. Он был землевладельцем и краеведом, интересовался историей родной земли, состоял в Чембарской гильдии купцов. Собранные им материалы о Лермонтове и Белинском опубликовал в журнале «Живописное обозрение» в 1898 году. Известен Петр Кириллович не только краеведческими исследованиями. В безводной степи между селами Гавриловка и Свищевка он насадил уникальную по составу рощу на площали около двадцати гектар. Этот памятник природы называется в его память Шугаевым лесом…
Согласно другой версии, в Тарханах был устроен не только маскарад с танцами, но и театральное представление, и притом ставили «Гамлета» в каком-то новом переводе, предположительно Степана Ивановича Висковатова. Начали съезжаться гости. Михаил Васильевич непрестанно выбегал на крыльцо — слушать, не зазвенят ли знакомые бубенчики экипажа г-жи Мансыревой.
Елизавета Алексеевна была на мужа сердита и, как говорят, несколько дней уже с ним не разговаривала. Вместе с тем она следила за ним и понимала, чем вызвано его беспокойство. Она поклялась себе, что ноги ее соперницы не будет в Тарханах, и отправила к ней доверенных слуг с запиской, содержавшей «какую-то энергическую угрозу». Мансырева была перехвачена на полпути и возвратилась к себе обратно, отправив в свою очередь записку Михаилу Васильевичу. Что было в этой роковой записке — неизвестно.
«Рассказ о смерти Арсеньева слышан мною от близких к семье Мансыревых людей, — прибавляет П. А. Висковатов, — но еще раньше, в 1881 году, в Тарханах мне сообщали старожилы разные вариации смерти Арсеньева. Говорили, между прочим, что в Тарханах съехавшиеся на Святках гости задумали рядиться. Ряженые собрались в зале, но вдруг, среди общего веселья, заметили, что одного из кавалеров недостает. Пошли отыскивать его в мужскую уборную и наткнулись на Михаила Васильевича, лежавшего мертвым на полу, в костюме и маске. Говорили, что он умер от удара…»
Арсеньев похоронен в фамильной часовне в Тарханах. В семейной легенде остался образ рокового карнавала, на котором погибает влюбленный человек.