биография бобкова филиппа денисовича
В жизни экс-бонзы КГБ Бобкова была подлинная драма
Главный жандарм СССР
Честно говоря, я не испытывал особого желания как-то откликаться на кончину некогда всемогущего Филиппа Бобкова, несмотря на то, что в начале 80-х мне доводилось дважды лично с ним общаться на Лубянке. И только характерные для некоторых СМИ попытки героизации личности известного кагэбэшника вызвали у меня потребность порассуждать о тех уроках, которые, на мой взгляд, именно для современной России преподнесла жизнь Филиппа Бобкова.
Фото: Алексей Меринов
Контрразведка, которая ловит шпионов, может многое дать для государства. Но так называемая борьба с «внутренней контрреволюцией», с инакомыслием среди интеллигенции не в состоянии всерьез остановить распад системы, в основе которой лежит не столько миф, сколько откровенная ложь. Конечно, без КГБ, без того страха, который вызывало среди свободомыслящей интеллигенции Пятое управление КГБ, СССР не смог бы просуществовать и несколько лет, что и доказала история перестройки. Но, как показала история СССР, сама машина страха рано или поздно изнашивается, несмотря на то, что люди, защищающие власть, стабильность в стране, ее суверенитет, с какого-то момента перетягивают это одеяло власти уже целиком на себя. Авторитаризм рано или поздно ведет к всевластию силовиков. И, кстати, чем больше аппарат насилия перехватывает рычагов у официальной, конституционной власти, тем быстрее погибает сама авторитарная политическая система.
Знаю из своего личного жизненного опыта, что силовик Бобков имел куда больше власти над нами, советской интеллигенцией, чем не только ЦК КПСС, но и шеф Бобкова Юрий Андропов. И это говорит о том, что всевластие «большой» власти оборачивается всевластием конкретных людей, которые в жизни якобы защищают эту «большую» власть. Только один пример. Когда в январе 1981 года я вернулся в СССР после работы в Польской академии наук по ее приглашению, я написал записку в ЦК на тридцати страницах о рабочих причинах польской девятимиллионной «Солидарности». Но наш директор ИЭМСС АН СССР О.Т.Богомолов сказал мне, что «для пользы дела лучше мой доклад отсылать не в ЦК КПСС, а умному Андропову». Через несколько дней довольный Богомолов вызвал меня к себе и сказал, что Андропов прочитал мой текст, поблагодарил за анализ политической ситуации в Польше. Правда, при этом Юрий Андропов отдал мой текст, во многих местах подчеркнутый им, Олегу Богомолову и предложил его оставить в нашем институтском секретном отделе.
Но в то же время, когда я услышал слова благодарности от Юрия Андропова, Филипп Бобков вместе с моими врагами в отделе науки ЦК КПСС приняли решение отказать мне в нострификации моей защиты докторской диссертации в Польше на том основании, что я защищался «под аплодисменты «Солидарности». И самое главное, как я узнал позже, за мной было усилено наблюдение как за «антисоветчиком», а когда меня в 1986 году Горбачев брал на работу в ЦК КПСС, я уже по инициативе Ф.Бобкова находился «в оперативной разработке». Я свое досье в КГБ не читал и до сих пор не испытываю желания узнать, кто из моих друзей и коллег писал на меня доносы. Но, как рассказал мне по собственной инициативе уже в середине «нулевых» бывший сотрудник Пятого управления КГБ полковник Никифоров (по крайней мере, он так мне представился), я был под наблюдением КГБ еще со студенческих лет, и в моем деле было 17 не просто доносов, а аналитических записок, в которых раскрывалась антимарксистская, белогвардейская сущность моего мировоззрения.
И в это же время, когда я несколько раз в 1981-м и 1982 годы выступал с докладами о политической ситуации в Польше, Филипп Денисович Бобков усиливает преследование «антисоветчика Ципко». Он в 1982 году запретил мне не только выехать в командировку в Болгарию для участия в научной конференции, посвященную противоречиям социализма, но даже на конференцию в Полтаву, которую организовал первый секретарь обкома Моргун. И что послужило для Филиппа Бобкова основанием для тотального преследования «антисоветчика Ципко»? Об этом рассказал мне вице-президент АН СССР П.Н.Федосеев: негодование Филиппа Бобкова вызвала моя записка в ЦК КПСС «О судьбах социализма в Восточной Европе», где я на основе различного рода материалов показал, что растет отторжение молодежи и интеллигенции от социализма не только в Польше и Венгрии, но и в ГДР. И в конце этой записки я рискнул сказать, что при сохранении этих тенденций, скорее всего, в конце 1980-х нас ждет «Солидарность» уже в интернациональном масштабе. Причем я отдал свой доклад не в ЦРУ, а, как положено, в ЦК КПСС, и опять получил благодарность за свой анализ о ситуации в странах Восточной Европы. Но все равно, как только копия этого доклада попала к Бобкову, он поднял шум на весь КГБ, и отсюда — запрет на мое участие уже во всех публичных мероприятиях в стране. И это говорит о том, что в оценке поведения людей Филипп Денисович Бобков руководствовался не государственными интересами и даже не здравым смыслом, а своими личными антипатиями.
Между тем выездная комиссия ЦК КПСС не разрешила мне, уже консультанту ЦК КПСС, выехать в 1988 году в Бразилию, ибо на эту поездку не было одобрения со стороны Пятого управления КГБ. До распада СССР я выезжал в капстраны только с личного разрешения Михаила Сергеевича Горбачева.
Я не «качу бочку» на КГБ и ни в чем не обвиняю эту организацию. Во-первых, надо понимать, что без разведки и контрразведки, без борьбы с террористами нельзя сохранить страну. Во-вторых, и это самое главное, надо учитывать, что палач, жандарм, сотрудник ЧК или КГБ является только исполнителем того, что диктует власть, которая и выносит приговоры. По этой причине я категорический противник того, чтобы внуки и правнуки сталинских палачей каялись перед внуками и правнуками их жертв. В христианстве нет идеи коллективной ответственности. Но все же эта история моих личных отношений с Федором Бобковым показывает, что при тоталитарной системе, которая была присуща СССР, сверхвластие правящей партии, ее лидеров неизбежно рождает всевластие над людьми самих представителей аппарата насилия. Этот аппарат насилия не только обеспечивает безопасность системы, но и неизбежно открывает шлюзы для своеволия его сотрудников, для их наслаждения от возможности казнить или миловать «врага системы».
И, мне кажется, что и в нынешней, уже посткоммунистической России, когда власть в стране на наших глазах постепенно переходит в руки силовиков, тоже существует опасность доминирования их, силовиков, интересов над интересами общества. И тоже очень часто личное мнение работников службы безопасности становится решающим при определении, кто является врагом России, а кто — нет. В результате может возникнуть повторение того, что было в СССР: власть из Кремля постепенно переносится на Лубянку, и сотрудник возродившегося Пятого управления КГБ будет решать, что позволено сотруднику академии наук, а что не позволено.
И у меня появляется крамольная мысль, что в советское время научному сотруднику, по крайней мере в закрытых записках, позволялось сказать больше, чем сейчас, в демократической России. Мой тогдашний анализ ветхости социализма в странах Восточной Европы не вызывал отторжения у работников аппарата ЦК КПСС. Но сегодня попытки обратить внимание на негативные, неизбежные последствия «русской весны» 2014 года вызывают у всех людей, кто связан с властью, явное нежелание общаться со мной. Страх потерять работу, потерять милость власти в нынешней посткоммунистической России куда выше, чем во времена СССР.
Драма Филиппа Бобкова, на мой взгляд, состояла в том, что он нес в своем сознании такие же представления о судьбах советской системы, как и те, кого он преследовал за инакомыслие. Потому для меня и не было ничего неожиданного в том, что борец с антикоммунизмом и инакомыслием Филипп Бобков после распада СССР начал возглавлять службу безопасности у либерала и космополита, у антикоммуниста и атлантиста Владимира Гусинского. И, наверное, не случайно НТВ Гусинского во время первой войны в Чечне морально поддерживало не Российскую армию, а чеченских боевиков во главе с Дудаевым и Масхадовым. И в эти годы Бобков продолжал работать на Гусинского с его НТВ. Такова правда жизни, и об этом нельзя забывать, когда мы пытаемся судить о мировоззрении и личных качествах тех людей, которые долгие годы возглавляли основную скрепу советского строя, а именно КГБ.
Так что, на мой взгляд, жизнь главного жандарма СССР Филиппа Бобкова интересна не сама по себе, а теми уроками, которые, к несчастью, актуальны для нынешней России. Борьба силовиков с инакомыслием, с теми, кто сохраняет верность здравому смыслу и уважает истину, не приносит славы самим силовикам и не служит делу упрочения российской государственности. И я думаю, что не случайно полковник Никифоров, посвятивший много лет своей жизни чтению доносов на «антисоветчика Ципко», встретил меня на улице и решил рассказать мне о том, кем я был в глазах его Пятого управления КГБ. Как видно, этому человеку, несомненно здоровому душой, нужно было просто очиститься от той грязи, с которой была связана его работа в КГБ.
Ну а Филипп Бобков на самом деле потратил жизнь впустую. Не мог он со всеми своими жандармскими талантами оживить мертвую идею социализма, остановить прилив правды о происхождении СССР и о всей нашей жизни, прилив, который после смерти Сталина становился все сильнее. И надо видеть, что очередной прилив русской правды и русской совести снова набирает силу, и уже ничто не в состоянии ему противостоять.
От чекистов к олигархам: человек-легенда Филипп Бобков
Кончина легендарного начальника 5-го управления КГБ Филиппа Бобкова заставляет задуматься не только о потрясающем долголетии прошитого осколками ветерана войны, — он умер на девяносто четвертом году жизни, — но и том, что буквально вчера среди нас жил человек, многие дела которого относились к эпохе, давно канувшей в Лету, и отстоят от нас на два, а то и три, поколения. После смерти Владимира Крючкова в 2007 году Бобков оставался последним из живых соратников Юрия Андропова, единственным из когорты верхушки КГБ 1960-х — 1980-х. Но интересен он и примечателен не только и не столько своим долголетием, сколько сопричастностью к советской и российской истории на протяжении долгих десятилетий.
Напомним вкратце его биографию. После войны девятнадцатилетнего Филиппа Бобкова направляют учиться в школу СМЕРШ, и он становится кадровым чекистом — на целых сорок пять лет. Его карьера была стремительной: в тридцать лет он стал начальником отдела в центральном аппарате КГБ, который боролся с терроризмом и антисоветским подпольем. Еще через шесть лет, в 1961 году, он уже заместитель управления контрразведки. На этом посту ему пришлось среди прочего организовывать пресс-конференции Юрия Гагарина после триумфального полета в космос. Также Бобков отвечал за идеологическую борьбу и тесно работал с западной прессой.
Вкус Бобкова к подобной работе не остался незамеченным, и Юрий Андропов, едва возглавив КГБ, предложил ему перейти на работу в созданное 5-е управление (борьба с идеологическими диверсиями) сперва заместителем начальника, а с 1969 года начальником. Ставшая легендарной диссидентская эпопея конца 60-х — начала 80-х годов была неотделима от фигуры скромно остававшегося в тени Филиппа Бобкова. Солженицын, Сахаров, Боннер — и сотни других, вступивших на путь несогласия с режимом, — имели своим противником в конечном счете генерала Бобкова. Писатели, художники, музыканты, режиссеры чувствовали на себе его внимательный взгляд, а то и хватку, когда переступали установленные барьеры. Даже эмигрировав на Запад, они не избавлялись от его надзора. Иностранные корреспонденты, работавшие в СССР, были другим объектом внимания бобковской службы.
На рубеже 70-80-х борьба с инакомыслящими вышла едва ли не на первый план в работе КГБ. К моменту прихода Михаила Горбачева к власти движение диссидентов было практически разгромлено. Все его основные представители были либо высланы, либо сосланы, либо посажены. И это тоже было заслугой Бобкова, ставшего первым заместителем председателя КГБ, — в знак признания его заслуг и важности его деятельности. Однако когда осенью 1988 года председатель КГБ Виктор Чебриков ушел со своего поста, его преемником стал вовсе не Бобков, как этого можно было ожидать. Чекистов возглавил Владимир Крючков — из внешней разведки. Возможно, для Горбачева антидиссидентский шлейф Бобкова оказался неприемлемым, и незадолго до ГКЧП последний ушел с Лубянки.
Однако в чем Филипп Бобков превзошел всех своих коллег из руководства КГБ, да и самого Михаил Горбачева, так это в способности оказаться востребованным в новые времена. Почти что семидесятилетний ветеран показал чудеса проворства и хитрости, возглавив в 1992 году аналитическое управление группы «МОСТ» Владимира Гусинского и консультируя телекомпанию НТВ. С той же способностью оставаться в тени он принял участие в олигархических войнах 90-х, в кремлевских и околокремлевских интригах.
Самолюбию Гусинского льстило, что его — вчера еще никому не известного постановщика комсомольских праздников — обслуживает легендарный и грозный чекист, генерал армии.
Пол Хлебников, основатель русского Forbes, цитировал ответ Владимира Гусинского политологу Димитрию Саймсу, который обрушился на него за то, что в группе «МОСТ» работает Бобков и сотрудники КГБ: «Мы, не задумываясь, возьмем на работу самого черта, если он гарантирует нам безопасность». И Гусинский уточнял: «Этих людей можно сравнить с высококлассными автомобилями. Они поедут туда, куда их поведут. Они — профессионалы, а не политики… Бобков — как хороший автомобиль. Куда поедет этот автомобиль, зависит от того, кто сидит за рулем».
Даже на девятом десятке Бобков не терял способности улавливать, куда дует ветер. Разгром империи Гусинского не отразился на отношении к нему официальных структур. Он выступал с интервью, писал книги, получил почетную должность при министерстве обороны и даже встречался с Владимиром Путиным.
Филипп Бобков за свою долгую жизнь сменил много личин. От борца с инакомыслящими и блюстителя идеологической чистоты он мутировал до участия в создании первого крупного российского бизнеса. От служения КПСС он перешел к служению крупным олигархическим структурам. В этом он был удивительным образом типичен и словно отражал на своем примере то, что произошло со страной в целом. Новым людям невозможно было откуда-то взяться. Рынок и бизнес делали такие вот вчерашние советские граждане — комсомольцы, коммунисты и чекисты.
Филипп Бобков – душитель советской интеллигенции
Филипп Денисович Бобков (1 декабря 1925 – 17 июня 2019) — руководящий работник органов государственной безопасности СССР. Начальник 5-го управления КГБ СССР (1969—1983), ответственного за контрразведывательную работу по борьбе с идеологическими диверсиями противника. Заместитель Председателя КГБ СССР (1983—1985), первый заместитель Председателя КГБ СССР (1985—1991). Генерал армии (1987). В 1990-е гг. был руководителем Аналитического управления холдинга АО Группа «МОСТ», возглавляемого В.А. Гусинским. Бобков имел непосредственное отношение к высылке из СССР Иосифа Бродского, Александра Солженицына, Мстислава Ростроповича, Галины Вишневской. В мемуарах Бобков открыто признал свою ответственность и выразил сожаление за участие в решениях, которые после их принятия были осуждены обществом: среди таких акций он назвал в первую очередь высылку в 1980 году академика и Нобелевского лауреата Андрея Сахарова в Горький.
Курсант школы ГУКР СмершФ. Д. Бобков, 1945 год
– Здравствуйте, Филипп Денисович. Когда в КГБ появилась структура для борьбы с террористами?
Уже с пятидесятых годов никакого специального подразделения по борьбе с террором не было. Невозможно было внятно объяснить, против кого это подразделение могло бы вести оперативную работу. Например, 5-е Управление много работало с интеллигенцией. И вовсе не потому что КГБ не доверял писателям и артистам, а доверял рабочим и колхозникам, нет, мы просто читали инструкции ЦРУ, там ясно сказано: главная цель интеллигенция. Куда направлены усилия противника, там мы и должны быть. А чтобы бороться с террором, надо было работать по всей массе населения. Поэтому было решено: террором занимаются все. Только в 1967 году в нашем управлении создали специальный отдел.
– А почему именно в шестьдесят седьмом?
– Анонимкам верили?
Когда говорят: КГБ следил за анекдотчиками, копил доносы – кто что сказал, – это ерунда полная, если дело, конечно, не касалось выезда за границу. Если Большой театр собирался на гастроли – анонимок волна! Наши графологи и розыскники занимались только сигналами с угрозами террора. Мы убедились: всем совершенным террористическим актам предшествовали анонимные письма. Выстрелам Ильина, кстати, тоже.
– Единственное покушение на Брежнева получило огласку в народе?
– А ваши подчиненные готовились к борьбе с массовыми беспорядками?
Массовые беспорядки происходили каждый год. Они вызывались часто действиями или бездействием милиции, как реакция на убийство, незаконное задержание… После создания нашего управления было не больше пяти случаев массовых беспорядков, мы не боролись – мы пытались предотвратить. Разослали по всем городам особую методику: за какими «болевыми точками» наблюдать, чтобы не возникло напряжения.
– На советских руководителей покушались часто?
Только Ильин. Прочие разговоры о покушениях на Брежнева и Андропова – болтовня. Был случай 1 мая 1955 года, когда на трибуну в Архангельске во время первомайской демонстрации прорвался человек и из пистолета «ТТ» в упор расстрелял местных руководителей. Романов его была фамилия, он оказался больным. Были случаи, когда убивали председателей колхозов, членов райсовета, но мы не считали эти преступления террором – слишком далеко бы могли так зайти…
– А что скажете об убийстве Председателя Совета Министров Киргизии?
– Вы помните, как начались попытки угона самолетов?
Первый захват был в Тбилиси. Литовцы, отец и сын, хотели вырваться из Союза, убили стюардессу, улетели в Турцию, так нам их и не выдали. Этот угон скрыть было невозможно. Следующие захваты: Ленинград – Москва, отбивали тоже с жертвами; Таллинн – Ленинград, муж и жена там были; Тбилиси – Батуми с попыткой вырваться в Грузию, известный захват в Якутске – наши заключенные ушли на самолете в Пакистан, сели в тамошние тюрьмы и очень просились потом обратно, но их не выдали. Последние захваты у всех в памяти свежи: Минеральные Воды, Владикавказ… Чуть позже начались захваты заложников с тем же требованием: обеспечить выезд за границу. Самый сложный случай был в Саратове: три солдата, казах и два русских, захватили в школе десятиклассников. Удалось уговорить их отпустить девчонок, а класс был такой дружный, что девчонки отказались – не уйдем без парней. Обошлось в конечном счете без жертв, Андропов послал каждому школьнику подарок: книгу о Гагарине с миниатюрами палехских мастеров, по красивой коробке конфет. Очень серьезно мы относились к начавшимся взрывам…
– Три взрыва, устроенные в столице группой Затикяна, – на улице, магазине и метро – вызвали большую панику?
– А по почте бомбы не рассылались?
– А взрывы в Мавзолее?
– Когда происходили крупные аварии на заводах, падали самолеты, горели поезда, КГБ не рассматривал эти трагедии как последствия диверсий?
Первая версия, которая выдвигалась, – диверсия. Но за все годы только один раз в Челябинске была сознательно нарушена схема сборки ракеты. Если бы ракета взлетела, она бы сразу взорвалась. Злоумышленника нашли, но у него никаких антигосударственных замыслов не было. Мстил просто своему начальству. В восьмидесятые годы чередой пошли аварии на железной дороге. Причина одна: разлом шейки на оси колеса. Мы ломали головы: неужели диверсия? Потом оказалось, что букса, в которой находится эта самая шейка, наполнена специальным раствором, если этот раствор отфильтровать, то можно получить граммов триста спирта. Народ фильтровал и получал, а колеса выходили из строя. Пришлось нам печатать статьи во всех железнодорожных многотиражках со слезным призывом: не пейте эту дрянь.
– КГБ изучал западный опыт борьбы с терроризмом?
– Филипп Денисович, многие несчастья в жизни советских диссидентов почти обязательно связываются с КГБ…
– А покушения на Ельцина?
В мою бытность никаких покушений на Ельцина КГБ не организовывал.
– Хорошо. Давайте поговорим о Чечне. Вы пришли в органы после войны, когда в Прибалтике и Западной Украине действовало мощное, подпитываемое с Запада подполье. Приходилось воевать. Население на этих окраинах Союза отличалось и по языку, и по религии, заграница была рядом, то есть все как в Чечне, но не было современных средств ведения войны, не было космических спутников, способных отличать вооруженного человека от невооруженного, население Западной Украины и Прибалтики намного больше населения Чечни. Так почему же тогда получилось задавить «партизан», а в Чечне – не вышло?
Я не хотел бы высказываться о Чечне, Я не знаю, что там происходило, какие меры принимались… Могу сказать одно: вопрос о Чечне надо было решить задолго до начала вооруженного противостояния, решить грамотной оперативной работой. И это можно было сделать. В Чечне, как и везде, у нас была серьезная агентура, серьезные были люди, и надо было не утрачивать контакты, а правильно использовать их. В работе с Дудаевым было много серьезных ошибок. В 1991 году депутаты Верховного Совета, работавшие в КГБ и МВД, и я в том числе, встречались с Баранниковым, министром государственной безопасности. Я сказал ему: можете считаться, можете не считаться с моими соображениями, я человек старой закалки, закомплексованный, но, по моему мнению, казачье движение и Чечня доставят вам еще немало хлопот. Баранников ответил: все видим, все сделаем. Что касается прошлого… Что бы ни говорили, а в послевоенной Прибалтике и Украине большинство населения поддерживало советскую власть. До войны Литва была нищим государством, а в Союзе Литва стала процветающей, с первоклассной промышленностью, развитой культурой. То же самое в Эстонии, Латвии. Они бы никогда не ушли, если бы не посыпалось наше «руководящее ядро» и не подогревались бы националистические настроения.
– Скажите, а как на Западе оценивали возможности КГБ обеспечивать внутреннюю безопасность руководителей и населения?
У нас не было больших промахов. Запад нас высоко оценивал. Другое дело, что мы себя переоценили, и поэтому погибла страна.
– Ваша система сдерживания и предотвращения покоилась и на работе агентов, многие пытаются вычислить общую цифру секретных сотрудников…
Агентуры было немного. В средней российской области агентов было триста – пятьсот. В крупных областях типа Свердловской – тысячи полторы. Помимо агентов было очень много контактов, люди сотрудничали с органами на доверительной основе, КГБ верили.
– В КГБ верили, в КГБ работали. Но вот Союз начал рассыпаться в прах, и как вы, один из руководителей комитета, смотрели в глаза сотрудникам и агентам, которые оставались на откалывающихся кусках Империи? Сотрудники почти гарантированно не имеют никакого будущего в новых государствах. Агенты обречены по гроб жить в страхе, вдруг какой-нибудь очередной демократ, пришедший на Лубянку, вслед за схемой прослушивания американского посольства подарит миру еще и списки секретных сотрудников…
Тяжелое было настроение. В конце 1989 года я встречался с оперативным составом КГБ в Прибалтике. Я должен был вселять уверенность. А врать я не мог. Да и все понимали, что мне нечего было сказать. Система начала рушиться. То есть она продолжала еще работать, но не была уже системой. Нужно было принимать срочные меры, а у наших работников опускались руки. Это был не то чтобы саботаж… Вот случились кровавые события в Тбилиси. Группа Гамсахурдиа собрала людей на антисоветский, националистический митинг. При вытеснении людей с площади в давке погибли люди. Кто виноват? А виноваты те, кто вывел людей на улицы и поставил под антиконституционные лозунги. И на первом же допросе Гамсахурдиа признал вину. Но после этого его освобождают, и он снова идет выступать на митинг. Что поймет про свое будущее, видя это, рядовой оперативник КГБ? Поймет одно: сиди тихо или тебя задавят. Наши сотрудники не смогли арестовать одного из зачинщиков массовых беспорядков в Баку, он ушел. Я с ребятами встретился: как же так, почему вы его не взяли? Они смущались-смущались, один только прямо сказал: мы ведь его уже один раз арестовывали. И его освободили, а про нас печатали во всех газетах, что мы душители демократии, ну, арестуем мы его, вы все равно его не удержите. И я понимал: они правы. Был погром в Сумгаите. Виновные арестованы и все до одного освобождены. Ночь была кровавая, били армян. Я лично разговаривал с милиционером, который спокойно стоял на месте, когда рядом убивали человека. Вооруженный стоял! Я возмутился: что же ты? Знаете, как он мне ответил? Он ответил: если я вмешаюсь, что про меня завтра напишет «Литературная газета»? Мы знали и докладывали, к чему приведут события в Прибалтике, чем кончится Карабах, но мы видели свою невостребованность. Но политики делали вид, что ничего страшного не происходит. Это было самое тяжелое.
– Теперь вы рядовой российский обыватель. Что вас особенно ранит в жизни новой России?
Меня удивляет, что невозможно раскрыть ни одно громкое заказное убийство, которые по своему влиянию на людей можно назвать актами террора. Они рождают в обществе страх. Кстати, уголовный мир в прошлом никогда не отваживался на такие убийства. У людей нет защищенности. Ведь какая бы ни была старая система: плохая, хорошая, демоническая, деспотическая, но человек знал, куда ему обратиться за помощью. Мы заботились о своих помощниках, мы даже семье предателя Пеньковского помогли изменить фамилию, переехать, устроиться, чтоб не страдали дети. А теперь нет понятий, что убивать плохо, что воровать плохо, коммерческие структуры с огромным недоверием относятся к государству, а государство не верит коммерческим структурам. Никто ни на кого не надеется. Поэтому прежнюю систему возродить пока невозможно.
– Прежние ваши соратники пишут мемуары, книга за книгой выходит. Читаете?
Конечно. Прослеживается одна вещь: желание сказать больше, чем знал. Очень много «яканья». Самое печальное, когда раскрывают агентов. Много выдумок.
Интервью Ф.Д. Бобкова для газеты «Совершенно секретно», 1998 г. Интервью вел А. Терехов