биография чехова книга иностранного автора
Биография чехова книга иностранного автора
Жизнь Антона Чехова
© Donald Rayfield 1997
© Макарова О., перевод на русский язык, 2005, 2007, 2014
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Але, Гале, Майе и Толе
Антон Павлович, как-то обедая у меня, сказал, что «со временем все его вещи должны увидеть свет и что ему стыдиться нечего».
Мы знаем Антона Чехова как отца-основателя современного театра, в котором главенствует драматург, а не актер. Мы также признаем, что он внес в европейскую художественную прозу по-новому осмысленную неоднозначность, плотность текста и тонкую поэтичность. Из всех русских классиков он наиболее доступен и понятен, особенно для иностранцев, – как в книгах, так и на сцене. Он оставляет за читателем или зрителем право реагировать, как им заблагорассудится, и делать собственные выводы. Он не навязывает никакой философии. Однако Чехов столь же доступен, сколь и неуловим. Понять, что́ он «имел в виду», совсем непросто, – так редко он раздает оценки или что-либо объясняет. Из прозы Толстого или Достоевского мы можем реконструировать не только их философию, но также их жизнь. Из чеховских произведений, включая письма, мы извлекаем лишь мимолетные и противоречивые впечатления о его внутреннем мире и житейском опыте. Многие чеховские биографы стремились воссоздать из подручного материала житие святого – человека, который за свой век, укороченный хронической болезнью, из бедняков проложил себе путь наверх, стал врачом и заботился о слабых мира сего, завоевал прижизненную славу крупнейшего прозаика и драматурга Европы, провел всю жизнь под опекой обожавшей его сестры и нашел запоздалое счастье в браке с актрисой, тонко трактовавшей роли в его пьесах.
Любая биография – это вымысел, который, тем не менее, должен быть увязан с документальными данными. В нашем жизнеописании Чехова предпринята попытка расширить пределы привлекаемых источников. В результате фигура писателя стала еще более неоднозначной. И хотя ореол его святости померк, а судьба, как оказалось, определилась внешними силами в большей мере, чем считалось ранее, ни гениальности, ни очарования в Чехове не убавилось. Не следует смотреть на его жизнь как на придаток его творчества – именно она питала его прозу.
Сама по себе жизнь Чехова захватывающе интересна. Его постоянно тяготила непримиримость интересов художника с обязательствами перед семьей и друзьями, а биография вместила множество различных глав – в них можно проследить историю болезни, найти современную версию сюжета «Иосиф и его братья» и даже трагедию Дон Жуана. Жизнь Чехова всего бы лучше описал Томас Манн, создав роман о непреодолимой пропасти, разделяющей художника и гражданина. В ней также отразились жизненные коллизии талантливой и чуткой интеллигенции конца девятнадцатого века – одного из самых насыщенных и противоречивых периодов в культурно-политической жизни России.
Весьма немногие писатели охраняли от публики свою частную жизнь столь ревностно, как это делал Чехов. И ни один из них столь же скрупулезно не собирал буквально все клочки бумаги – письма, счета, расписки, – имеющие отношение к нему и его семье. Вместе с тем его пресловутая неприязнь к автобиографиям отнюдь не мешала ему каждый год в Рождество рассортировывать по папкам свою переписку.
Нам известны несколько чеховских биографий. Одни из них весьма подробны – это «Чехов. Биография» Е. Симмонза или «Новая жизнь Антона Чехова» Р. Хингли, другие излишне живописны, как «Чехов» А. Труайя, или уравновешенны в суждениях, как «Чехов» М. Громова или «Чехов: освобожденный дух» В. Притчета. Во всех этих книгах используется примерно один и тот же круг источников. На сегодняшний день опубликовано около пяти тысяч писем Чехова, причем иные из них – с безжалостными купюрами. (О содержании утраченных полутора тысяч писем можно судить по ответам на них.) Эти источники, особенно полное собрание сочинений и писем Чехова в 31-ом томе, опубликованное в Москве в 1973–1983 гг., снабжены в высшей степени исчерпывающим и информативным академическим аппаратом, дающим в руки исследователю богатый и многообразный материал.
Не введенные в оборот источники не менее обширны. В архивах, и прежде всего в отделе рукописей Российской государственной библиотеки, хранится около семи тысяч писем, адресованных Антону Чехову. Примерно половина из них никогда не упоминалась в печати – это прежде всего письма, затрагивающие частную жизнь писателя. Другие архивы, такие как РГАЛИ, театральные хранилища Санкт-Петербурга и Москвы, музеи Чехова в Таганроге, Мелихове и Сумах, располагают неохватным документальным и изобразительным материалом, а также письмами современников, проливающими свет на частную и творческую жизнь писателя. Как видно из листков использования рукописей, за последние тридцать лет лишь небольшой круг исследователей тщательно ознакомился с этими источниками, и вместе с тем в своих публикациях они используют весьма незначительную их долю. Советская традиция избегать «дискредитации и опошления» образа писателя (формулировка из постановления Политбюро ЦК КПСС, запрещающего публикацию некоторых чеховских текстов) и по сей день вселяет в российских ученых сомнения в необходимости предъявлять публике чеховские архивы во всей их полноте. Три года, проведенные в поисках, расшифровке и осмыслении документов убедили меня в том, что ничего в этих архивах не может ни дискредитировать, ни опошлить Чехова. Результат как раз обратный: сложность и глубина фигуры писателя становятся еще более очевидными, когда мы оказываемся способны объяснить его человеческие достоинства и недостатки.
Жизнь Чехова была короткой, трудной и не такой уж радостной. У него был обширный круг знакомств и было множество любовных связей (и мало истинных друзей и любимых женщин). Он вращался в самых разных сферах, имея дела с учителями, врачами, денежными магнатами, купцами, крестьянами, представителями богемы, литературными поденщиками, интеллектуалами, художниками, учеными, землевладельцами, чиновниками, актерами и актрисами, священниками, монахами, офицерами, заключенными, публичными женщинами и иностранцами. Он прекрасно ладил с людьми всех классов и сословий, испытывая неприязнь, пожалуй, лишь к аристократии. Практически всю свою жизнь он прожил с родителями и сестрой и долгое время с кем-либо из братьев, не считая тетушек, кузин и кузенов. Он был непоседой: сменил множество адресов и проехал от Гонконга до Биаррица и от Сахалина до Одессы.
Работа над самой полной чеховской биографией по срокам могла бы превысить жизнь самого писателя. Я позволил себе сосредоточиться на его взаимоотношениях с семьей и друзьями. В некотором смысле биография Чехова – это история его болезни. Туберкулез определил течение жизни писателя и он же оборвал ее. Попытки Чехова сначала игнорировать болезнь, а затем побороть ее составляют основу любой из его биографий. На английском языке о чеховском творчестве написано много критических работ. Обращение к ним объясняется прежде всего масштабом самого писателя. В любом хорошем книжном магазине или библиотеке найдется немало книг, способствующих более полному восприятию писательского таланта. В нашей книге его рассказы и пьесы затрагиваются в той мере, в какой они вытекают из событий чеховской жизни или воздействуют на нее. Биография не есть литературно-критическая штудия.
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Рубрики
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Д. Рейфилд. Жизнь Антона Чехова
Личная жизнь гения
Выходит в свет второе издание знаменитой книги Дональда Рейфилда о Чехове
 |
| «Чехов глазами пьяного мужика». Так томичи шутливо «отомстили» Антону Павловичу за его критику Томска в книге о Сахалине. Фото: РГ |
Завтра в Москве открывается книжная ярмарка Non/fiction. Одной из главных сенсаций предыдущих Non/fiction была книга «Жизнь Антона Чехова».
Буря в Харбине
Российская газета: Профессор, как вы открыли для себя Чехова?
К тому времени уже начали публиковать тридцатитомное собрание сочинений и писем, которое включило и аннотировало все, что тогдашняя советская цензура разрешала.
РГ: А как задумывалась и возникала эта книга?
Фрейд и Чехов
РГ: Ваша книга вызвала бурные споры среди читающей аудитории России. Камнем преткновения прежде всего стали подробности бытового и сексуального поведения, снижающая лексика писем, довольно циничные подчас высказывания Чехова, которые почти никогда не становились предметом публикаций о писателе. Была ли у вас специальная задача выделить те или иные аспекты чеховской жизни?
РГ: Чехов так последовательно избегал прочных семейных и просто любовных уз, так бежал от всякой долгой связи, что, казалось, женщины ему вообще противопоказаны. Отчего он, на ваш взгляд, сдался именно Книппер? Страх умирания в одиночестве?
Мистик и атеист
РГ: Есть ли какая-то разница в реакции на вашу книгу в Англии и России?
Рейфилд: Англичане и американцы давно привыкли к биографиям, как говорят, с бородавками. Те негативные реакции, о которых знаю (по рецензиям), исходили от писателей, которые сами ревностно защищают свою частную жизнь. Но многие драматурги, включая Артура Миллера и романиста Уильяма Бойда, одобрили книгу. Театралы, например, мхатовец Анатолий Смелянский, очень доброжелательно отнеслись к ней. Ведь у людей театра есть актерский фольклор, не говоря о труднодоступных архивах МХАТа, и то, что я писал, во многом подтвердило то, что они знали понаслышке.
РГ: Завсегдатай борделей, участник любовной триады с Щепкиной-Куперник и Яворской, для вас этот Чехов стал менее приятен, чем раньше, когда вы видели в нем автора «Студента» и «Трех сестер»?
Рейфилд: Наоборот, мы наконец освободились от советских ярлыков великого гуманиста и так далее. Чехов стал, по-моему, сложнее, но для меня, по крайней мере, еще симпатичнее. Донжуанство Чехова, по крайней мере, до его женитьбы, до известной степени вписывается в нравственность московской интеллигенции и богемы ХIХ века и к тому же объясняется его почти паническим страхом, что, связываясь с одной женщиной, он потеряет ту ограниченную личную свободу, которую он с таким трудом завоевал для себя.
РГ: Вы цитируете одно из писем Чехова: «Современные лучшие писатели, которых я люблю, служат злу, так как разрушают. Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция, которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая пьянеет от одной рюмки и посещает пятидесятикопеечный бордель, которая брюзжит и охотно отрицает все, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать». Как вы вообще можете охарактеризовать политические и идеологические пристрастия Чехова?
Рейфилд: Это высказывание отражает, скорее, временное раздражение, чем настоящую идеологию писателя. Чехову была особенно ненавистна склонность русской интеллигенции (тогдашней, разумеется) нудно и бестолково обсуждать всякие теоретические вопросы и в то же время демонстрировать свою полную неспособность к деятельности. Чехов так же ненавидел высокомерное обличение и разоблачение, как он ненавидел благонамеренную лесть и подхалимство. Поэтому он стоял поодаль от постоянных споров властителей дум и презирал тех критиков и писателей, у которых собственная жизнь слишком расходилась с высокими провозглашенными ими идеалами. Болтунов он не любил, и сам был способен долго молчать, но при этом внимательно слушать. И эта последняя черта во многом объясняет гениальность его пьес.
Кроме Чехова
РГ: Над чем работаете сегодня и что в ваших планах на завтра?
Последним моим проектом является русская версия моей книги «Сталин и его палачи», которая вышла в Англии три года назад и потом выходила в разных переводах. Для издательства НЛО (Новое литературное обозрение) я заново написал книгу, так что это уже не перевод: российским читателям нужен другой подход, к тому же за последние три года выходил не один сборник ранее не известных документов. Меня в этой книге занимала психология не столько самого Сталина, сколько тех, которые помогали ему стать неограниченным диктатором: Дзержинского, Менжинского (который, по-моему, хуже всех), Ягоды, Ежова и Берии, и еще, если простят злоупотребление модным термином, их синергия.
РГ: Вы замечательно владеете русским языком. Каким образом вам удалось достичь такого совершенного уровня?
[03-07-05]
Чехов в жизни
Автор и ведущий Иван Толстой
Дональд Рейфилд: В том смысле, что западный чеховед очень хорошо знал творчество Чехова и знал его жизнь только по советским биографиям. Никто не стал чеховедом, пока не открылись архивы. И я понял, как мало мы знали о нем. Кроме очень узкого круга архивистов.
Иван Толстой: Чем не устраивали вас уже существовавшие книги о Чехове? Вы говорите, что никто не был чеховедом, пока не открылись архивы. В конце концов, писателя ведь изучают и по его напечатанным текстам, а у Чехова, слава Богу, 30-ти томное собрание сочинений, академическое, со всеми письмами, туда включенными.
Дональд Рейфилд: В свое время они меня очень хорошо устраивали. Типична заметка товарища Сталина на полях своих книг: «Почему автор умалчивает?». Вот именно в этих умалчиваниях очень много смысла, не только чеховской жизни, но и творчества. Он прожил очень трудную жизнь, постоянно жил с проблемами своих братьев, своей семьи, своих знакомых, своих любовниц. Покоя он просто не знал. Если читаешь биографии прежних исследователей, это не ясно. Я думаю, что это имеет отношение к творчеству. Творчество было для него трудным делом.
Иван Толстой: Я с большим энтузиазмом читал вашу книгу и очень хотел бы узнать у вас о некоторых фактических пропорциях. Какая часть, какое количество новых фактов ввели вы в чеховскую биографию?
Дональд Рейфилд: У него была довольно сложная любовная жизнь, о которой было очень мало известно. Потом это постоянные заботы о семье, переписка с братьями и с таганрогскими родственниками. Этого раньше в его биографиях не было.
Дональд Рейфилд: Это огромный том, потому что там очень много подробностей. Но мне показалось, что общую картину нельзя создавать без огромной массы подробностей. Даже если бы Чехов не был великим писателем, стоило бы написать его биографию только потому, что у нас все документы, все письма, его наблюдали его друзья, подруги, родственники. Так что это просто документация хорошего русского интеллигента конца 19-го века. И такой документации, по-моему, не существует ни для одного другого писателя. Хотя другие вели дневники, а Чехов нет.
Иван Толстой: Вскоре после того как этот том вышел из печати, писатель Виктор Ерофеев, знакомый нашим слушателям, в частности, по выступлениям по Радио Свобода, опубликовал в газете «Московские новости» отзыв на чеховскую биографию под названием «Чехов и ничтожество». Статья критическая, хотя, как вы сейчас услышите из ответов Виктора Ерофеева, он ее не числит по рангу критики отрицательной, а скорее как эссе на биографическую тему.
Первый вопрос, который я задал Ерофееву, был такой: в вашем отклике вы говорите: «Мы ждем от автора описания чуда. А нам шлют донесения с эпистолярного фронта». То есть, вы недоволен, что автор давит читателя числом новых фактов, а надо бы искать тайну гения?
Иван Толстой: Профессор Рейфилд, вам брошена перчатка. Виктор Ерофеев, я суммирую им сказанное, говорит, что вы написали биографию человека, как будто бы обычного и погрязли в деталях. Ваш оппонент хотел бы видеть в этом все-таки, биографию писателя и, следовательно, с помощью этих деталей объяснение его творчества, его гения.
Иван Толстой: А кто из ваших предшественников, писавших о Чехове, ближе всех подошел к пониманию Чехова?
Дональд Рейфилд: По-моему, самым лучшим биографом Чехова был человек, который ни слова не знал по-русски, он был сам писателем чеховского духа. Это Притчетт, который уже, к сожалению, забыт. Он умер 10 лет назад. Он написал маленькую, но очень проницательную книгу о Чехове. Не зная русского языка, он как-то угадал. Тогда переводы были не такие уж хорошие, как сегодня, но это меня очень впечатляет.
Иван Толстой: А как вы построили свою работу? С чего вы начали? Какой был первых толчок к написанию этой биографии? Но ведь когда вы приступали к этой работе, вы еще не догадывались, как много неизвестных фактов вас ждет?
Дональд Рейфилд: Да. Первый толчком было открытие архивов в 1989-м году, когда Отдел рукописей в Леннике и РГАЛИ открыли двери для иностранцев и мало ограничивали. Не всегда с удовольствием все показывали, но, в конце концов, можно было добиваться того, что хотелось. И тогда я, как мальчик в кондитерской, просто не знал, что с этим делать. И только потом понял, что уже пора написать биографию на основе архивных материалов. И, конечно, была одна статья Чудакова в 1991 году о тех местах переписки Чехова, которые были на самом высоком уровне, Брежневым, исключены из собрания сочинений. И я понял, что раз они так бережно относятся к своему писателю, есть смысл копаться дальше.
Иван Толстой: Кажется, вы ездили в провинцию, по чеховским местам?
Дональд Рейфилд: 90 % материала из Москвы, из РГАЛИ и Отдела рукописей Ленинской библиотеки. Я был в Уфе, Таганроге. Не был на Сахалине, побоялся холода и мошкары. Но все-таки в провинции, что-то есть.
Иван Толстой: Вы даете довольно длинный список людей, благодарите тех, кто вам помогал, а были ли какие-то случаи препятствия вашему проникновению в архивы?
Дональд Рейфилд: Нет. Но некоторые архивисты до сих пор смотрят на свои архивы или как на собственный клад, или как на государственную тайну. Архивисты раньше, конечно, были под властью КГБ. Но если хорошо договариваться, в конце концов, я бы не сказал, что были препятствия. Или директор архива в плохом настроении, или какой-то сотрудник сидит на материале годами. Но, в конце концов, почти всегда удавалось.
Дональд Рейфилд: Конечно, у Чехова есть удивительный конфликт русских начал с другими. Не знаю, назвал ли бы я это гремучей смесью, но, может быть, именно в этом тайна, почему он так нравится западной аудитории, несмотря на барьер переводов. Насчет протестантского начала я не знаю. Я думаю, он такой же плохой протестант, как плохой православный. И в буддизме я тоже сомневаюсь. Хотя он знал, что он скоро умрет, и отнесся к этому с пониманием типичным для буддиста. Александр прав в том, что у него есть очень странный конфликт и нерусское начало.
Иван Толстой: А разве его прямое поведение в детстве, его отличие от своих братьев, всего, что он испытал в детстве и отрочестве, разве все это уже не заложило или разве это не было проявлением чего-то заложенного в нем от природы еще до всякого медицинского факультета?
Виктор Николаевич (Петербург): Кого из современных писателей профессор считает более приближенным к Чехову?
Дональд Рейфилд: Я не знаю ни одного современных писателей, кого бы я назвал приемником Чехова. Есть много драматургов, которые не существовали бы без влияния Чехова. Есть чеховское начало в любом писателей, который получил медицинское образование. Даже у Булгакова, который не был любителем Чехова. Среди англичан только у драматургов замечаешь его влияние. У Артура Миллера. На западе Достоевский оказал гораздо большее влияние. Чехова любят, но не умеют ему ни подражать, ни учиться у него.
Евгений (Москва): Я совершенно не приемлю резкость уважаемого мной Виктора Ерофеева по отношению к английскому исследователю. И к тому же, английская традиция в отношениях не приемлет такой резкости. Я хочу сказать, что не обязательно мистер Рейфилд, написав о Чехове, должен нам говорить, какой Чехов гениальный. Мы должны сами разобраться. И бытовые подробности, письма, черновики нам в этом помогают. Когда мы увидим эти подробности, мы сами разберемся, в чем причина.
Дональд Рейфилд: Большое спасибо за поддержку. Но я не считаю статью Ерофеева нападением. В Англии нападали гораздо хуже. Я недавно прочитал «Хорошего Сталина» Ерофеева, и это мне очень помогло понять творчество Ерофеева.
Иван Толстой: Так что же, профессор Рейфилд, столь тщательно скрывала советская цензура от читателей? Какого типа вопросы, какой круг чеховских интересов она хотела скрыть от нашего внимания?
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, какой был Чехов в любви?
Иван Толстой: А как же его брак с Ольгой Книппер-Чеховой?
Иван Толстой: Ольга Леонардовна, как известно, произвела цензуру чеховских писем к ней. Они выпущены в очень искаженном виде. Благодаря вашим усилиям, что удается восстановить? Что, собственно, скрывала Ольга Леонардовна?
Дональд Рейфилд: Она скрывала свою собственную мстительность. Вычеркнуты все места, где она недружелюбно отзывается о прежних знакомых Чехова. И к тому же она скрывала тайну своей беременности. Очень много даже пропало из архивов совсем недавно, в 50-е годы. Купюры она сделала, чтобы показать себя образцовой женой и актрисой.
Иван Толстой: Леонид Владимирович, а вы прочитали биографию, которую написал Дональд Рейфилд?
Леонид Владимирович: Я очень уважительно отношусь к тем фразам, которые вы произнесли. Они для меня текстовые.
Иван Толстой: Я нисколько не пытался заменить профессора Рейфилда. Я просто хотел бы сказать, что корректно было бы вести разговор, если биография прочитана.
Иван Толстой: А какой факт чеховской жизни, чеховской биографии поражает вас больше всего?
Дональд Рейфилд: Меня, как англичанина, поразил совершенно мелкий факт. То, что он бросил своего любимого мангуста в московском зоопарке, хотя он знал, что московский зоопарк тогда был кладбищем для животных. И второе, когда он поехал в Крым, он бросил своих любимых такс. Что-то в этом было беспощадное. Это единственное, что меня шокировало. Все остальное я понял.
Наталья (Москва): Книгу я еще не читала, она у меня лежит на очереди. Но я не согласна с рецензией Ерофеева. Чеховым я немного занималась и в студенчестве и диплом писала. У меня было очень вопросов. Потому что летопись оставляла очень много пустых мест, переписка с Книппер оставляла очень много пустых мест, и интуитивно фигура Книппер не вызывала уважения, даже по тем источникам, которые были тогда опубликованы. Почему мы знаем, чем болел Мопассан, и как-то у нас это не вызывает чувства принижения Мопассана? Почему мы не можем знать и выстраивать нормальную биографию наших писателей? Пушкину, наверное, повезло в этом смысле больше всех. Когда я читала Ерофеева, то я постоянно вспоминала пушкинский фрагмент, это письмо Пушкина Вяземскому по поводу дневников Байрона. Потому что Чехов такой, какой он есть. Он, тем не менее, замечательный, уникальный писатель, потому что он из мелочей жизни смог это возвести на более высокую ступень.
Иван Толстой: Я хотел бы добавить к вашему замечанию, Наталья, что и пушкинская биография до поры до времени (скажем, до времен перестройки) была известна тоже не в своем целом. Существовал целый ряд старых книг о Пушкине, которые в результате не включались, не интегрировались в его большую биографию, его жизнь. Это такие исследования, как «Архив опеки» над семьею Пушкина. Эта книга была напечатана перед самой войной, и включает всевозможные документы, связанные с пушкинскими долгами, с тем, как он закладывал и перезакладывал всевозможное семейное имущество, и т. д. Была и книга под названием «Рукою Пушкина», которая, будучи напечатана до войны, потом полвека не переиздавалась. Там были приведены врачебные рецепты, которые, с точки зрения ханжей, бросали тень на «наше всё». Так что и с Пушкиным не все было ладно. Ну, а что касается сказанного в биографии Дональда Рейфилда, то здесь пушкинские слова очень вспоминаются, и они многое объясняют в восприятии читателей России. Пушкин, помните, говорил: мало кто, как я, презирает мое отечество, но я не люблю, когда мне об этом говорит иностранец. Профессор Рейфилд, как вы вообще преодолевали эту проблему, что вы русским объясняете, кто такой русский писатель?
Иван Толстой: А что вы думаете о чеховских штудиях Владимира Набокова?
Дональд Рейфилд: Набоков смотрит на Чехова немножко свысока. Не с такой высоты, как, скажем, Ахматова и Мандельштам, или Гиппиус, но это снобизм. «Это провинциальный врач, и он просто не подтянется на звание народного писателя». Так что, я очень люблю Набокова, иногда как критика, но не всегда, но в отношении Чехова, по-моему, его можно не читать.
Павел (Москва): Я хочу вам, Иван, выразить огромную благодарность за ваши передачи. Они всегда чрезвычайно интересны. Просто я бросаю, слушаю, и Дональда Рейфилда, конечно, я знаю, в том числе и по передачами Би-би-си, поэтому для меня это очень интересная беседа. Он интереснейший собеседник, и я вскользь скажу о том. Дональд Рейфилд не иностранец. Чудны вообще эти границы, я гляжу на них с удивлением, и не могу к ним привыкнуть, к этим границам, которые называются государственными. Это вообще очень странно. Слушатель, который звонил с такой претензией на то, что он на Бога похож. Я думаю, что раз Бог такой, то он скорее черт. Чехов ведь как раз об этом писал всю жизнь, и Пушкин укладывается в это. Пушкин тоже отражается в чеховском зеркале, понимаете?
Иван Толстой: У нас осталось совсем немного времени, и я думаю, что было бы корректно выслушать последний ответ Виктора Ерофеева Я спросил, чье исследование Чехова, на его взгляд, лучшее.
Иван Толстой: Профессор Рейфилд, я считаю необходимым спросить у вас, что вы еще написали, какие еще книги, даже если не на русском языке, можно почитать?
Иван Толстой: Книга о Сталине принадлежит вашему перу?
Дональд Рейфилд: «Сталин и его палачи», она переводится на многие языки, и на русский, в том числе.
Почетный англичанин из Таганрога
(№2 [32] 31.01.2000)
Автор: Елизавета Шапочка
Действительно, специалисты знают, как любят Чехова в Англии. Существует даже легенда, очень похожая на правду: когда лондонский зритель устает от Шекспира, ставят Чехова. И театр опять полон.
«Сегодня мы признаем Антона Чехова как основателя современного театра, где автор не актер, а король»,- такими словами начал Дональд Рейфилд свою книгу «Жизнь» о Чехове (Rayfield, Donald. Anton Chekhov. A Life. London: Harper Collins, 1997, 674 р.)*.
Пять лет тому назад Дональд Рейфилд поразил Таганрог, куда он на III Международную научную конференцию «Чехов и его окружение» приехал автомобилем из Лондона через Кавказ. Он интересно выступал, хорошо говорил по-русски (к слову, профессор владеет девятнадцатью языками). Таганрожцы растрогались, когда услышали: «Я из той страны, которая должна просить прощения у граждан Таганрога, потому что мы, англичане, в 55-м году прошлого века обстреливали ваш город». Профессор рассказал, что языку он выучился в Австралии, где половина его учеников была русскими, а вовсе не в Кембридже, где русский был мертвым языком.