С чего начать довлатова
Книга недели7 книг Довлатова, обязательных к прочтению
Юмористическая и вместе с тем печальная проза
Сергей Довлатов — известный советский журналист и один из самых читаемых русскоязычных писателей конца ХХ века. Его проза не издавалась в СССР, и в 1978 году писатель эмигрировал сначала в Вену, а затем — в США. Именно Довлатов стал вторым автором после Набокова, которого издали в The New Yorker. Алексей Герман-младший снял одноименный фильм, который является первой художественной картиной о жизни писателя. Премьера «Довлатов» совершилась на 68-ом Берлинском кинофестивале, а сама лента получила приз жюри читателей газеты Berliner Morgenpost и «Серебряного медведя». 26 февраля в СМИ объявили, что права для проката фильма на английском языке приобрела компания Netflix, а Alpha Violet заключила сделки по продажам прав на фильм во Франции, Италии, Испании, Португалии и Бразилии.
The Village Казахстан предлагает вспомнить, какие книги Довлатова стоит прочитать перед просмотром фильма.
Чемодан
«Чемодан» — один из знаменитых и знакомых сборников Сергея Довлатова. Автор рассказывает про вещи, у которых есть история. Через странные, нелепые, драматичные и смешные истории вещей из чемодана автор рассказывает свою историю — жизнь советского писателя и журналиста.
Я оглядел пустой чемодан. На дне — Карл Маркс. На крышке — Бродский. А между ними — пропащая, бесценная, единственная жизнь.
Иностранка
Светлая и одновременно грустная книга о человеке, который чувствовал себя чужим, — но эта повесть не только о женщине на чужбине. «Иностранка» — обо всех людях, которые уезжают в поисках лучшей жизни и о разных судьбах — у каждого неповторимый характер, индивидуальный стиль речи, недостатки и достоинства. Книга обязательна к прочтению тем, у кого разбито сердце, но нет желания отчаиваться.
— Почему среди людей гораздо больше мрачных, чем веселых?
— Мрачным легче притворяться.
Ремесло
Автобиографическая повесть состоит из двух частей: жизнь в Советском союзе и в США — без преувеличений и хвастовства. Это наблюдение за жизнью и взаимоотношениями людей. Автор показывает настоящего себя — с проблемами и мыслями. Происходящее в книге можно описать одной из цитат: «Нужно выпить. Нужно выпить. Нужно выпить. А то будут жертвы. Необходимо выпить и мирно разойтись».
Подготовиться к эмиграции невозможно. Невозможно подготовиться к собственному рождению. Невозможно подготовиться к загробной жизни. Можно только смириться.
Филиал
Если говорить о фактах, события книги описывают жизнь работников русской эмигрантской газеты в Нью-Йорке. А внутри — будни и сплетни филиала и, главное, о первой любви и симпатии. Не только к женщине, но и к окружающим: к журналистике, конференции и России.
Однако я страдал и мучился. Ведь каждый из нас есть лишь то, чем себя ощущает. А я ощущал себя глубоко и безнадежно несчастным. Наутро я решил, что буду вести себя по-другому. Я думал: «Женщины не любят тех, кто просит. И по возможности — не спрашивай. Бери, что можешь сам. А если нет, то притворяйся равнодушным».
«Наши» — это сборник из 12 глав с фирменной дерзостью и горькой иронией. Это грустные и веселые истории о родственниках: еврейскому и армянскому деду, дядьям — Леопольду, Михаилу, Роману, и тете Маре с мужем Ароном, двоюродному брату, жене, дочке и, конечно, родителям. Есть даже часть про собачку.
Согласитесь, имя в значительной степени определяет характер и даже биографию человека.
Анатолий почти всегда нахал и забияка.
Борис — склонный к полноте холерик.
Галина — крикливая и вульгарная склочница.
Алексей — слабохарактерный добряк.
В имени Григорий я слышу ноту материального достатка.
В имени Михаил — глухое предвестие ранней трагической смерти. (Вспомните Лермонтова, Кольцова, Булгакова. )
Заповедник
Очередная книга о непризнанном человеке, только теперь фон действий — Пушкинский заповедник. Автор пишет про потерянную интеллигенцию, про пьянство, про любовь, про людей и про жизнь очень ненавязчиво.
Собственно говоря, я даже не знаю, что такое любовь. Критерии отсутствуют полностью. Несчастная любовь — это я еще понимаю. А если все нормально? По-моему, это настораживает. Есть в ощущении нормы какой-то подвох. И все-таки еще страшнее — хаос.
Компромисс
Настоящие behind the scene о журналистских буднях. Сборник разделен на 12 глав: каждая из них начинается с газетной статьи, а дальше описывается, как все было на самом деле. Довлатов показывает, что попадало в газеты и насколько приукрашена и искажена была реальность. Как всегда, неизвестно, где правда, а где вымысел.
В жизни газетчика есть все, чем прекрасна жизнь любого достойного мужчины. Искренность? Газетчик искренне говорит не то, что думает. Творчество? Газетчик без конца творит, выдавая желаемое за действительное. Любовь? Газетчик нежно любит то, что не стоит любви.
«Компромисс»… и «Компромиссис». С чего начать чтение Сергея Довлатова
Сергей Довлатов относится к писателям, которые хорошо писали о чем угодно. Прекрасный рассказчик и стилист, он не выдумывал запутанных сюжетов — достаточно собственных жизненных обстоятельств, которые можно пересказать и слегка приукрасить. Произведения Довлатова зачастую разбиты на новеллы, объединенные одной темой: как он сторожил зеков на зоне, или пытался работать журналистом, или просто жил — так или иначе все сводится к жизнеописанию, в котором Довлатов очень хорош.
Вот несколько произведений, с которых стоит начать знакомство с Довлатовым.
«Соло на Ундервуде» / «Соло на IBM»
Не лучшее произведение для старта (скорее уж для финиша), но важное для объяснения Довлатова и его творчества. В какой-то степени «Соло» — основа. Проза Довлатова анекдотична в самом лучшем смысле: она словно соткана из смешных историй. Таковы же Хармс, Зощенко, Чехов — на последнего, как говорил Довлатов, писателю хочется быть похожим больше, чем на любого другого русского классика. Ради анекдотичности Довлатов часто жертвовал достоверностью; все его произведения псевдодокументальны, и их герои из числа реальных людей, бывало, обижались на писателя за это.
«Соло» — записные книжки с теми самыми анекдотами, многие из которых использованы в прозе Довлатова: смешные случаи, диалоги, опечатки в газетах. По большей части это настоящие истории из жизни писателя в СССР («Соло на ундервуде») и в эмиграции («Соло на IBM»). Тут мало что приукрашено, разве что из стилистических нужд. Прямую речь персонажей — будь то сам Довлатов, его родственники, писатели и художники — Довлатов редактировал только исходя из одного принципа, которому был верен во всей прозе: все слова в предложениях начинаются с разных букв.
Найман и Бродский шли по Ленинграду. Дело было ночью.
— Интересно, где здесь Южный Крест? — спросил вдруг Бродский.
Найман сказал:
— Иосиф! Откройте словарь Брокгауза и Ефрона. Найдите там букву А. И поищите там слово «Астрономия».
Бродский ответил:
— Вы тоже откройте словарь на букву А. И поищите там слово «Астроумие».
— У меня есть повесть «Компромисс». Хочу написать продолжение. Только заглавие все еще не придумал.
Бахчанян подсказал:
— «Компромиссис».
«Зона. Записки надзирателя»
В 60-е Довлатов окунулся в жизнь творческой интеллигенции Ленинграда, познакомился с Бродским и другими видными поэтами. А затем вылетел из университета и на три года уехал служить — причем не просто в армию, а охранять исправительную колонию в Коми. Эта служба сыграла свою роль в формировании Довлатова как писателя (Бродский замечал, что он вернулся из армии как «Толстой из Крыма»). Который, правда, в СССР так и не был издан. Подлинник «Зоны» он вывозил из СССР на микропленках через знакомых. В 80-е, приехав в Америку, он опубликует «Зону» одной из первых.
Роман представляет собой 14 новелл о жизни заключенных и надзирателей. Эпизоды чередуются с письмами самого Довлатова к издателю, где он рассказывает о своей текущей жизни — а он на тот момент уже эмигрировал в Америку и не без труда наслаждался свалившейся на него свободой. И у чрезвычайно разных периодов — 60-е в исправительной колонии в Коми и 80-е в США — находятся общие черты. Формально это лагерная проза, но не такая мрачная, как у Шаламова или Солженицына. Конечно, не потому, что написана не от лица заключенного: скорее дело в том, что Довлатов не пытается пугать привычным для лагерных текстов натурализмом, а найти и описать что-то человеческое и хорошее даже в таких тяжелых условиях.
«Компромисс»
12 новелл о работе Довлатова в газете «Советская Эстония» в 70-е годы. Довлатов силен не в сложных сюжетах, но в крутой сегментированной подаче. Здесь каждая новелла выстроена по одному принципу. Сначала — сухая и ничем не примечательная заметка из советской газеты, написанная собственно героем «Компромисса». Потом — основная часть: история ее написания. Например, 50-летие таллинского ипподрома: в газете — пафосный рассказ о советских жокеях и зоотехниках, чествование ветеранов конного спорта. В свою очередь, из основной части новеллы мы узнаем, что ипподром — единственное место в городе, где торгуют в розлив дешевым портвейном. На месте автор знакомится с жокеем, который в итоге сдает ему подставных лошадей и какое-то время приносит нормальные барыши. В таком полуплутовском духе раскрывается дюжина журналистских заданий героя — вроде скучных и безобидных, но процесс их выполнения описывается в самых уморительных деталях. Как и многие тексты Довлатова, «Компромисс» — фиксирование всей абсурдности жизни и творческой работы при советской власти.
«Заповедник»
За пару лет до эмиграции Довлатов успел поработать экскурсоводом в Пушкинском заповеднике в Михайловском, и это также становится материалом для его прозы. Порядком измученный неустроенностью по жизни и алкоголем, по традиции он сам выступает прототипом главного героя повести «Заповедник». Кое-что Довлатов почерпнул и из опыта работы в заповеднике его друга Бродского.
«Заповедник» больше других произведений Довлатова похож на фикшен и вообще представляет собой что-то необычайно цельное для автора, склонного разбивать любое повествование на эпизоды. Герой вынужденно привязан к месту и времени, но ведет он себя все еще по-довлатовски. Он хоть и грустит, но необычайно остроумен, и приехал не только заработать, но и попутно разобраться в себе и в том, что именно пушкинского осталось в этих местах. Из всех текстов Довлатова этот больше всего напрашивается на экранизацию (она существует и я не рекомендую), но лучше — на меланхоличный квест.
— Вы любите Пушкина? — неожиданно спросила она.
Что-то во мне дрогнуло, но я ответил:
— Люблю… «Медного всадника», прозу…
— А стихи?
— Поздние стихи очень люблю.
— А ранние?
— Ранние тоже люблю, — сдался я.
— Тут все живет и дышит Пушкиным, — сказала Галя, — буквально каждая веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за поворота… Цилиндр, крылатка, знакомый профиль…
Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач.
— Борька, хрен моржовый, — дико заорал он, — ты ли это?!
Я отозвался с неожиданным радушием. Еще один подонок застал меня врасплох. Вечно не успеваю сосредоточиться…
Подробнее об особенностях «Заповедника» и истории его создания можно прочесть здесь.
10 лучших книг Сергея Довлатова
Сергей Довлатов один из лучших писателей своего времени, которому на Родине не дали раскрыть всех своих талантов. Долгое время Довлатов работал журналистом, совмещая свою страсть с другими профессиями. Он писал рассказы, но журналы отказывались печатать его работы по идеологическим соображениям. Преследования со стороны властей вынудили Сергея Довлатова отправиться в Америку, где и стали издавать его книги.
После развала СССР, российский читатель смог увидеть рассказы и романы Сергея Довлатова и по достоинству оценить его талант. Литературный портал «Букля» собрал 10 самых популярных и скачиваемых книг Сергея Довлатова.
Компромисс
«Компромисс» – сборник из 12 новелл, которые Сергей Довлатов писал в период с 1973 по 1980 годы. Основой рассказов или «компромиссов» послужил личный опыт писателя, который в начале 70-х годов работал журналистом в эстонской газете «Советская Эстония». Впервые книга была опубликована в 1981 году в Нью-Йорке.
Каждая новелла начинается с газетной преамбулы, где автор раскрывает результат работы журналиста, а сам текст рассказа описывает работу журналиста. Так, герой рассказывает о споре с реактором газеты, ставках на скачках, стихотворении, которое не понравилось ЦК партии, узниках фашистских концентрационных лагерей и о многом другом. Все новеллы пропитаны духом неподчинения советской власти.
Чемодан
«Чемодан» – сборник рассказов, опубликованный в 1986 году в американском городе Энн-Арбор. В России книга была издана спустя 5 лет, а в 2013 году Министерство образования РФ включило сборник в список «100 книг», рекомендованных школьникам для самостоятельного чтения.
В центре повествования находится старый чемодан, с которым Довлатов отправился в эмиграцию. После нескольких месяцев скитания герой открывает чемодан и находит там вещи, которые наполнены воспоминаниями. Так, под крышкой чемодана лежит зимняя шапка, вельветовая куртка, поплиновая рубашка, двубортный костюм, полуботинки, офицерский ремень, перчатки и три пары креповых носков. Каждый предмет – это своя неповторимая история из прошлого.
Наши
В 1983 году вышел сборник из 12 рассказов Сергея Довлатова, который получил название «Наши», а одно из рабочих названий звучало, как «Семейный альбом».
Каждая из глав, кроме главы «Полковник говорит – люблю», озаглавлена в честь человека, о котором написана небольшая история. Каждый из этих людей является родственником самого писателя. Все рассказы наполнены светом и добротой. Несколько из рассказов были отдельно опубликованы в американском журнале «The New Yorker», которые принесли Сергею Довлатову известность на чужбине.
Заповедник
«Заповедник» – повесть Сергея Довлатова, опубликованная в 1983 году. Основой для книги стала работа писателя в Пушкинском музее в 1976-1977 годах.
Главный герой – Борис Алиханов, который пытается устроиться летом на работу экскурсоводом в Пушкинский музей в Михайловском. Именно герой раскрывает главную тему, которую писатель заложил в повесть, а именно, тему лишнего человека. Фоном для раскрытия темы становятся величественные и прекрасные пейзажи Пушкинского музея. Несбывшиеся надежды, ловушка окружения, надрывность души человеческой – все это есть в каждой строчке повести. А тонкий юмор автора помогает герою и читателю пройти по минному полю жизни.
Иностранка
Книга «Иностранка» стала первой художественной книгой автора о жизни в Америке. Повесть была опубликована в 1986 году издательством «Russica Publishers».
События разворачиваются в русском районе Нью-Йорка, и хотя повесть о жизни в Америке, но главными персонажами являются русские эмигранты. Здесь есть и владелец фотоателье, который пытается выплатить долги за своё предприятие, и хозяин магазина, который продает местным вологодское масло, и торговец недвижимостью, а также диссидент, ужасно скучающий по карательным органам. В центре повествования становится Маруся, которая вместе со своим сыном обосновалась в «большом яблоке». Она пытается найти работу и устроить личную жизнь. Но выбор спутника оказался довольно странным, что и вызывает жаркие пересуды в эмигрантской среде.
Зона
Повесть «Зона» имеет и дополнительное название, своеобразный заголовок «Записки надзирателя». Книга представляет собой 14 отдельных рассказов, которые в полной мере раскрывают жизнь арестантов и их охранников.
Первые рассказы были написаны ещё в конце 60-х годов, но вместе были собраны и опубликованы только в 1982 году издательством «Эрмитаж» в городе Энн-Арбор.
Каждая история пропитана невероятными чувствами. Но рассказаны они просто, без надрыва и философских поучений. Это история существования людей по разные стороны колючей проволоки. Они рассказаны с жизненным и отрезвляющим юмором. Каждая глава этой книги говорит лишь одно: «Ад – это мы сами».
Филиал
Повесть «Филиал» одна из самых трогательных, грустных и ироничных историй, написанная Сергеем Довлатовым.
Главный герой – журналист Далматов, работающий на радиостанции «Третья волна» в Нью-Йорке. Редакция посылает Далматова в Лос-Анджелес для освещения симпозиума диссидентов. Обычная рабочая поездка обернулась неожиданной встречей. Далматов встречает свою первую любовь. После этой роковой встречи повествование переносится с американских улиц в Ленинград, в далекое прошлое, когда в жизни Далматова появилась прекрасная Тася. Молодость, любовь, страсть, а затем придирки, раздражение и предательство. Главному герою предстоит узнать, смогла ли его первая любовь измениться за прошедшие годы.
Ремесло
«Ремесло» – автобиография Довлатова, разделена на две части, как и жизнь самого писателя. Вся история это противопоставление двух разных миров, но через душу одного человека, который смог принять свою судьбу.
Первая часть – рассказ автора о жизни в Советской России, о том, с каким абсурдом, несправедливостью пришлось столкнуться автору. Довлатов легко рассказывает о работе журналиста, о том, каким он хотел быть, и как редакторы заставляли его ломать суть профессии, чтобы запудривать мозги читателям. О непростой жизни автор говорит с иронией и юмором. Вторая часть повести посвящена жизни в Америке. Сергей Довлатов преодолел Атлантический океан, чтобы начать новую жизнь. За тысячи километров от Родины автор нашел свободу. Он смог делать любимое дело и рассказать о себе всему миру.
Записные книжки
Эту книгу в последние годы можно найти под другими названиями – «Соло на ундервуде» и «Соло на IBM». Кто-то считает, что это основа основ творчества писателя, а кто-то говорит, что эту книгу нужно оставить напоследок.
«Записные книжки» – это сборник цитат, афоризмов, смешных случаев, разных образов, которые автор собирал на протяжении всей жизни. Многие вещи из этой книги встречаются в работах автора. Но перелистывая страницы, читатель попадает в творческую мастерскую Довлатова. Этот сборник дает полное представление о стиле писателя и его неподражаемом таланте.
Блеск и нищета русской литературы
Сергей Довлатов мастерски владел словом. Он писал не только потрясающие рассказы, которые никого не оставляют равнодушными, но и легко писал очерки и рецензии о литературе. В сборник «Блеск и нищета русской литературы» вошли филологические работы автора. Но это не канонические тексты, написанные по законам жанра, а субъективная оценка лучших из лучших. Довлатов писал о Толстом, Пушкине, Кафке, Хемингуэе и других. Он пропускал через себя их творчество, а потом выдавал свою ироничную, но точную оценку.
Этот сборник позволяет узнать автора с другой стороны и тем самым лучше понять Сергея Довлатова и его удивительный талант.
Соло на самом себе: актуальны ли сегодня книги Довлатова?
Памятник Довлатову в Санкт-Петербурге
3 сентября исполняется 80 лет со дня рождения Сергея Довлатова, одного из самых известных отечественных писателей, автора «Зоны», «Компромисса», «Заповедника», «Соло на ундервуде». Писатель и хороший, и очень популярный – такое сочетание встречается редко. Как правило, бывает что-то одно. В чем причина успеха довлатовской прозы, и насколько сегодня актуален ее главный герой – убежденный неудачник и созерцатель?
Средство от ностальгии
Восторг от Довлатова в 1990-х вполне понятен: то было открытие непривычной по форме и тону прозы – остроумной, афористичной, подкупающе легкой и доверительно откровенной. Советские реалии этой прозы были всем хорошо знакомы, ведь эра развитого социализма только-только неблагополучно закончилась. Довлатова тогда читали с весело-победным настроением: как здорово, что описанный им маразм уже не повторится.
С тех пор сменилось несколько поколений. Советское время для многих стало предметом ностальгии, но довлатовские повести и рассказы к ностальгии не располагают. Наоборот, они напоминают о духоте эпохи, прямо говорят о невозможности полноценного человеческого существования в ней.
Если наше старое кино принято теперь смотреть, любуясь на некую «советскую гармонию» и благолепие, то перечитывать Довлатова с такими намерениями нельзя. Искатель ностальгии гарантированно получает обухом по голове: его встречают безнадежность, хамство и абсурд.
Свой человек
Казалось бы, сегодня аудитория Довлатова должна была ужаться до неширокой прослойки интеллигенции, не питающей иллюзий относительно светлого прошлого. Но нет – аудитория гораздо шире.
Многое у Довлатова снова становится актуальным по мере того, как советскую эпоху пытаются воскресить – причем в виде худших ее элементов: запретительства, чиновничьей демагогии, унылой пропаганды. Все то, что, казалось, было уже разоблачено и высмеяно, возвращается как ни в чем не бывало.
Однако герой Довлатова (а это почти всегда он сам) не только советский человек, но и типичный русский интеллигент: рефлексирующий, неустроенный, брезгующий борьбой за выживание. Хотя не такой уж типичный: надо еще поискать рефлексирующих интеллигентов двухметрового роста с телосложением боксера-тяжеловеса и фотогеничным лицом «неаполитанского бандита».
Персонажи Андрея Битова – вот герои интеллигенции, понятные только ей. Персонаж Довлатова понятен и близок гораздо более широкому кругу читателей. У него богатый опыт – от службы в конвойных войсках до попоек в среде «черной богемы». Он ведет рассказ легко и просто, его жизнь – цепочка анекдотических историй, грустных и веселых.
Довлатов стал «своим» почти для всех, кроме узкой прослойки населения, в которой повышенная совестливость считается слабостью, слово «неудачник» – ругательством, а самоуничижение – смертным грехом.
Много о себе
В России Довлатов был одним из первых, кто убедительно выступил в жанре автобиографической прозы. На Западе в ХХ веке такая литература бурно цвела благодаря Генри Миллеру, Джеку Керуаку, Чарльзу Буковски и им подобным. В отечественной литературе главным конкурентом Довлатова – по крайней мере, в его поколении – представляется Эдуард Лимонов, хотя во многом он его антипод.
Есть ли смысл рассказывать о жизни Довлатова, когда он столько написал о себе сам? Все уже описано в классическом трехтомнике: ленинградское детство в еврейско-армянской семье (отец администратор Александринского театра, мать бывшая актриса, корректор в «Лениздате»), короткая учеба на филфаке и несчастная любовь к девушке, любившей роскошную жизнь. Надорвавшись в таких отношениях, Довлатов бросает университет, добровольно идет в армию и попадает в Коми, в конвойные войска. Затем возвращение, питерская литературная среда, учеба на журфаке и работа журналистом. Три года в Таллине, затем экскурсовод в Пушкинских Горах, пьянство, эмиграция, газета «Новый американец», радио «Свобода».
Автобиографическая проза не обещает правдивой истории жизни автора. События из жизни – лишь удобный материал для художественной работы, в которой фантазия важнее откровенности.
И все же выбрать именно себя в качестве главного героя – шаг ответственный и для времен Довлатова не совсем обычный. Это сейчас все привыкли сообщать граду и миру свое мнение по любому вопросу, а тогда это могло показаться слишком прямолинейным, грубоватым и, главное, самовлюбленным.
Переход на личность
Довлатов далеко не сразу стал писать о себе. Сначала упражнялся в более традиционных формах, скрывающих личность автора за событиями из жизни его персонажей. Думается, немалую роль в переходе на собственную личность сыграло отчаяние: когда у автора много лет не получается создать живой правдивый текст, он вполне может прибегнуть к «последнему средству» – исповеди, на которую так похоже начало «Невидимой книги», первого довлатовского текста зрелого периода.
Уже теперь, в эпоху реалити-шоу и видеоблогов, стало очевидно, что следить за жизнью другого человека – даже незнакомца – крайне интересное занятие.
Друзья и современники Довлатова любят подчеркивать его черту, теперь кажущуюся абсолютно заурядной, но в условиях советского коллективизма выглядевшую чуть ли не революционным новшеством. Это индивидуализм, желание быть отдельным человеком, иметь право на частную жизнь. Автобиографичность его текстов была манифестом этого скромного и естественного по нашим временам желания.
Тонкое искусство самоуничижения
Предвидя обвинения в нарциссизме – прежде всего от самого себя, – Довлатов старался компенсировать необходимость повышенного внимания к своей персоне постоянной самоиронией и даже самоуничижением.
Сергей Довлатов в редакции газеты «За кадры верфям», 1965 год
репродукция фото Юрия Щенникова/PhotoXPress.ru
Его герой настолько самоироничен, что становится почти что антигероем. Этот великан пассивно плывет по течению, угрюмо отказываясь не только от подвигов, но и от образа жизни обычного советского гражданина.
Став виртуозом самоиронии, Довлатов понял: этого недостаточно. Он все равно выглядел слишком привлекательным. Тогда в ход пошло саморазоблачение. В этом жанре он виртуоз – здесь важно подчеркнуть свои слабости, но не переборщить, отбив у читателя всякую охоту следить за слишком уж никчемным персонажем.
Довлатов не щадит себя и безжалостно подчеркивает недостатки, начиная с внешности и заканчивая самым драгоценным – литературным творчеством. Внешность, которая всем окружающим кажется на зависть эффектной, для Довлатова повод посетовать: слишком большой, слишком неуклюжий, бицепсов нет, ноги тонкие, лицо неинтеллектуальное. А вот о писательстве: «Бог дал мне именно то, о чем я всю жизнь его просил. Он сделал меня рядовым литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но было поздно. У Бога добавки не просят».
Если Лимонов везде, кроме ранних романов, представляет себя суперменом, то Довлатов решительно требует признания своей несостоятельности. Его герой как бы стесняется себя: своих габаритов, своих желаний и своей в общем-то неплохой жизни. И хочет извиниться за то, что он такой, но заодно и немного полюбоваться на себя. Писатель, чьи рассказы печатались в The New Yorker – главном эстетском журнале Америки, куда и Курта Воннегута не пускали, – мог себе позволить повздыхать о своей ограниченности.
Создатель мифов
Для выбранного Довлатовым личного жанра важна не столько яркая биография, сколько умение увлекательно описать заурядный бытовой эпизод. В этом Довлатов достиг высот. Он показывает читателю вроде бы хорошо знакомые ситуации, мимо которых тот проходит по сто раз на дню, и в изложении Довлатова из ничего получается нечто: абсурдные, нелепые, смешные истории.
Один и тот же случай можно встретить сразу в нескольких его повестях, и каждый раз он излагается по-новому, с другими деталями. Писатель намекает: «А как было на самом деле, вы не узнаете никогда». Ведь «на самом деле» могло быть вовсе не так интересно. Более того, в истории могли быть компоненты, которые писателю не хотелось разглашать. Так, ни в одном описании жизни Довлатова в Эстонии не упоминается Тамара Зибунова – женщина, которая приютила мятущегося писателя, всячески устраивала его таллинские дела и в итоге родила от него дочь Александру. Дочь, конечно, тоже не упоминается.
Довлатов славился не только наблюдательностью. Как правило, он «дорисовывал», достраивал ситуации в своем воображении, и тогда неловкая сцена из жизни становилась на бумаге значительным событием. Он создавал конденсированный мир, в котором персонажи говорят крылатыми фразами, а анекдотические ситуации происходят одна за другой.
Друзья Довлатова отмечали, что он был склонен не только приукрашивать, но и создавать нужные ситуации: скандалы, происшествия, сцены, разговоры, которые потом описывал в рассказах. Выставляя своего лирического героя неуклюжей и пассивной жертвой обстоятельств, писатель на самом деле был не чужд ни предприимчивости и находчивости, ни саморекламе.
Ремесло
Довлатов не из тех писателей, что создают искусство ради искусства. Ему до болезненности важна была реакция читателей (и писателей) – не только чтобы совершенствоваться, но и сама по себе. Он не скрывал, что хотел бы быть писателем не великим, но популярным – как Куприн.
Проза Довлатова лишь притворяется флегматичной. На самом деле она очень хочет понравиться читающему: смотри, как я могу. Такое бывает с профессиональными юмористами, произносящими свои монологи деланно безразличным тоном, за которым стоит точный расчет: вот в этом месте все должны засмеяться.
Довлатов порой годами оттачивал эффектные фразы, обороты и истории, обкатывая их в устных пересказах друзьям и знакомым, переписывая из текста в текст. И в конце концов эти перлы заблистали в его классических повестях и рассказах.
Печатали или не печатали?
Довлатов делает вид, будто его произведения рождались как-то сами собой на фоне бурной жизни. Между тем, наоборот, скорее жизнь была фоном и материалом для его прозы, которая появлялась благодаря тяжелому ежедневному труду.
С тех пор как молодой Довлатов вернулся из армии, переполненный дикими впечатлениями, так и просившимися в роман, литература стала центром его существования. Он решил стать писателем и почти до конца жизни мучился, что ему это (якобы) не удавалось.
По канонической версии, Довлатов очень страдал оттого, что в Советском Союзе его не печатали. Его действительно почти не печатали, особенно если учесть, сколько в тот период выходило из-под его пера – в «Ремесле» Довлатов упоминает 400 рассказов. Хотя иногда в журналах все же что-то выходило: в «Крокодиле», «Юности», «Неве».
Довлатов, в отличие от большинства его друзей из андеграунда, честно хотел стать официальным литератором, благо что оттепель дала дорогу и другим жанрам, помимо соцреализма. В начале 1960-х появилась масса интересных молодых авторов – Андрей Битов, Василий Аксенов, Борис Вахтин, Юрий Трифонов. Они делали новую литературу, и Довлатов страшно хотел оказаться с ними в компании – не только за столом, что случалось нередко, но и в литературном пространстве.
Но долгое время это не получалось. Довлатов писал как одержимый, заваливал своими рассказами друзей и редакторов журналов. Однако получал отказы не только от официальных лиц – даже друзья говорили: пока слабовато.
Неслучайно в одной из первых работ своего классического периода «Невидимая книга» (позже вошедшая в «Ремесло») Довлатов называет себя литературным неудачником. В этом, конечно, и его излюбленное самоуничижение, но и горькое признание (конец 1970-х) своего пока еще сомнительного статуса в современной литературе.
Двор дома на Рубинштейна, 23, где жил Сергей Довлатов
Школа
Те мучительные годы, что Довлатов описывал как мытарства талантливого прозаика, которого не пускают в печать, на самом деле были скорее школой, где вызрела настоящая довлатовская проза. Незадолго до смерти он признал: «Оглядываясь на свое безрадостное вроде бы прошлое, я понимаю, что мне ужасно повезло: мой литературный, так сказать, дебют был волею обстоятельств отсрочен лет на пятнадцать, а значит, в печать не попали те мои ранние, и не только ранние, сочинения, которых мне сейчас пришлось бы стыдиться». Ведь классический корпус своих повестей и рассказов он написал уже в эмиграции.
Долгое время он был невнятным персонажем на фоне признанных мэтров того времени. Теперь же, как заметил его друг и биограф писатель Валерий Попов, многих из этих авторов помнят только потому, что Довлатов упомянул их в своих книгах.
Другое дело, что страдания Довлатова были пусть и субъективными, но реальными. Многие его товарищи не видели большой трагедии в том, что их не публикуют. Писали спокойно в стол, в самиздат, а деньги зарабатывали каким-то официальным трудом.
Водка
Пьянство Довлатов в своих повестях романтизировал, представляя в виде этакой драматичной и забавной советской неизбежности, приложения к сюрреализму нашей жизни. В его реальной жизни оно было тяжелой проблемой. «Если годами не пью, то помню о Ней, проклятой, с утра до ночи», – писал он. Она – это водка.
Проза и поза
Если в жизни Довлатов очень хотел занять достойное место в литературной «табели о рангах», то для своего литературного героя выбрал более романтическую роль вечного аутсайдера.
Поэзия неудачи – это то, в чем Довлатов знал толк. Читал он роман Леонарда Коэна «Прекрасные неудачники» или нет, но название этой книги хорошо бы подошло к прозе Довлатова. Он воспел неудачу, возвеличил провал, упивался горечью поражения. При этом создается ощущение, что неудача – это в известном роде большая удача. Довлатовское восхищение ловкачами, которые «умеют жить» – светскими львами, фарцовщиками, приспособленцами, – лукаво: ни за что не поменялся бы он с ними местами. Успешных людей много, а совестливые наперечет.
«Он вообще не любил очень всяческое преуспеяние», – утверждает его ближайший друг писатель Андрей Арьев.
Живя в Ленинграде, герой Довлатова оказывался «на обочине» из-за внутренней неспособности участвовать в абсурде окружающей действительности. В эмиграции он обнаруживал, что этот абсурд успешно экспортирован в Америку бывшими советскими гражданами. Писатель не застал капиталистическую Россию, но можно быть уверенным, что и в ней он бы разглядел до боли знакомый бред.
В первую волну довлатовской популярности начала 1990-х, в эпоху малиновых пиджаков, романтизация неудачи и неудачника выглядела даже еще более актуальной, чем в советское время. Поза маргинала для многих – и особенно для интеллигенции – была альтернативой суете периода первоначального накопления капитала.
Для нынешних коучей, гуру «успешного успеха» и создателей «лучшей версии себя» Довлатов настоящий антипример: сплошное самоедство и никакой восторженной «любви к себе». То же самое можно сказать почти обо всех классиках русской литературы. Так что Сергей Донатович в хорошей компании. Лучшей версии себя он, несомненно, предпочел бы лучшую версию своей рукописи.