Руссо исповедь о чем
Исповедь
«Я рассказал правду. Если кому-нибудь известно что-нибудь противоположное рассказанному здесь, ему известны только ложь и клевета».
Первым своим несчастьем автор данных строк называет собственное появление на свет, стоившее жизни его матери. Ребёнок растёт, проявляя недостатки, присущие его возрасту; «я был болтун, лакомка, лгун иногда», — признается Жан-Жак. С детства разлучённый с отцом, он попадает под опеку дяди, и тот отдаёт его в учение. От наказаний наставницы в восьмилетнем мальчике пробуждается ранняя чувственность, наложившая отпечаток на все его последующие отношения с прекрасным полом. «Всю жизнь я вожделел и безмолвствовал пред женщинами, которых больше всего любил», — пишет автор, делая «первый и самый тягостный шаг в тёмном и грязном лабиринте» своих признаний.
Подростка отдают в ученики к граверу; в это время у него впервые обнаруживается тяга к воровству. «В сущности, эти кражи были очень невинны, так как все, что я таскал у хозяина, употреблялось мною для работы на него же», — журит себя Жан-Жак. Одновременно с пагубными привычками в нем пробуждается страсть к чтению, и он читает все подряд. В шестнадцать лет Жан-Жак — это юноша «беспокойный, недовольный всем и собой, без расположения к своему ремеслу».
Внезапно молодой человек все бросает и отправляется странствовать. Судьба сводит его с очаровательной двадцативосьмилетней госпожой де Варанс, между ними завязываются отношения, во многом определившие жизнь Жан-Жака. Госпожа де Варанс убеждает юношу перейти из протестантства в католичество, и тот отправляется в Турин, в пристанище для новообращённых. Вырвавшись после свершения обряда на волю, он ведёт беспечную жизнь, гуляет по городу и его окрестностям и влюбляется во всех хорошеньких женщин. «Никогда ещё страсти не были так сильны и так чисты, как мои; никогда любовь не была более нежной, более бескорыстной», — вспоминает он. Когда у него кончаются деньги, он поступает лакеем к некой графине. На службе у неё Жан-Жак совершает проступок, о котором потом жалеет всю жизнь: взяв у хозяйки серебряную ленту, он обвиняет в этой краже юную служанку. Девушку выгоняют, репутация её непоправимо испорчена. Желание, наконец, признаться в этом грехе является одной из причин, побудивших его написать настоящую исповедь. Хозяйка Жан-Жака умирает; молодой человек поступает секретарём в богатое семейство. Он много и прилежно учится, и перед ним открываются пути дальнейшего продвижения по службе. Однако тяга к бродяжничеству пересиливает, и он отправляется обратно в Швейцарию. Добравшись до родных краёв, он является к госпоже де Варанс. Та радостно принимает его, и он поселяется в её доме. Госпожа де Варанс пристраивает его в певческую школу, где он основательно занимается музыкой. Но первый же концерт, который дерзает дать юный Жан-Жак, с треском проваливается. Разумеется, никто даже не подозревает, что пройдёт время, и произведения сегодняшнего неудачника будут исполняться в присутствии короля, и все придворные будут вздыхать и говорить: «Ах, какая волшебная музыка!» А пока расстроенный Жан-Жак вновь пускается странствовать.
Вернувшись к «маме», как он называет госпожу де Варанс, Жан-Жак продолжает занятия музыкой. В это время происходит его окончательное сближение с госпожой де Варанс. Их близкие отношения побуждают эту немолодую уже женщину заняться светским воспитанием юноши. Но все, что она делает для него в этом направлении, по его собственным словам, «потерянный труд».
Неожиданно умирает управляющий госпожи де Варанс, и Жан-Жак безуспешно пытается исполнять его обязанности. Обуреваемый благими намерениями, он начинает утаивать деньги от госпожи де Варанс. Впрочем, к стыду его, тайники эти почти всегда находят. Наконец он решает начать работать, дабы обеспечить «маму» куском хлеба. Из всех возможных занятий он выбирает музыку, и для начала берет у госпожи де Варанс денег для поездки в Париж с целью усовершенствовать своё мастерство. Но жизнь в Париже не задаётся, и, вернувшись к госпоже де Варанс, Жан-Жак тяжело заболевает. После выздоровления они вместе с «мамой» уезжают в деревню. «Тут начинается краткая пора счастья в моей жизни; тут наступают для меня мирные, но быстротечные минуты, дающие мне право говорить, что и я жил», — пишет автор. Сельские работы чередуются с упорными занятиями — историей, географией, латынью. Но несмотря на обуревающую его жажду знаний, Жан-Жак вновь заболевает — теперь от оседлой жизни. По настоянию госпожи де Варанс он отправляется на лечение в Монпелье, и в дороге становится любовником своей случайной попутчицы.
Вернувшись, Жан-Жак обнаруживает, что вытеснен из сердца госпожи де Варанс «высоким бесцветным блондином» с манерами балаганного красавца. Растерянный и смущённый, Жан-Жак с болью в сердце уступает ему своё место подле госпожи де Варанс и с этой минуты смотрит на «свою дорогую маму не иначе, как глазами настоящего сына». Очень быстро новичок обустраивает жизнь в доме госпожи де Варанс на свой лад. Чувствуя себя не на месте, Жан-Жак уезжает в Лион и нанимается гувернёром.
Осенью 1715 г. он приезжает в Париж «с 15 луидорами в кармане, комедией „Нарцисс“ и музыкальным проектом в качестве средства к существованию». Неожиданно молодому человеку предлагают должность секретаря посольства в Венеции, он соглашается и покидает Францию. На новом месте ему нравится все — и город, и работа. Но посол, не в силах смириться с плебейским происхождением секретаря, начинает выживать его и в конце концов достигает своей цели. Вернувшись в Париж, Жан-Жак пытается добиться правосудия, но ему заявляют, что его ссора с послом — частное дело, ибо он всего лишь секретарь, да к тому же не подданный Франции.
Поняв, что справедливости ему не добиться, Руссо селится в тихой гостинице и работает над завершением оперы. В это время он обретает «единственное настоящее утешение»: знакомится с Терезой Левассер. «Сходство наших сердец, соответствие наших характеров скоро привело к обычному результату. Она решила, что нашла во мне порядочного человека, и не ошиблась. Я решил, что нашёл в ней девушку сердечную, простую, без кокетства, и тоже не ошибся. Я заранее объявил ей, что никогда не брошу её, но и не женюсь на ней. Любовь, уважение, чистосердечная прямота были создателями моего торжества», — описывает Жан-Жак свою встречу с девушкой, ставшей его верной и преданной подругой.
Тереза добра, умна, сообразительна, наделена здравым смыслом, но поразительно невежественна. Все попытки Жан-Жака развить её ум терпят неудачу: девушка даже не научилась определять время по часам. Тем не менее её общества Жан-Жаку вполне хватает; не отвлекаясь на суетные дела, он упорно работает, и вскоре опера готова. Но чтобы продвинуть её на сцену, необходимо обладать талантами придворного интригана, а их-то у Жан-Жака и нет, и он вновь терпит фиаско на музыкальном поприще.
Жизнь требует своего: теперь он обязан обеспечивать пропитание не только себе, но и Терезе, а заодно и её многочисленным родственникам во главе с жадной мамашей, привыкшей жить за счёт старшей дочери. Ради заработка Жан-Жак поступает в секретари к знатному вельможе и на время покидает Париж. Вернувшись, он обнаруживает, что Тереза беременна. Из разговоров сотрапезников за табльдотом Жан-Жак узнает, что во Франции нежелательных младенцев сдают в Воспитательный дом; решив последовать обычаям этой страны, он уговаривает Терезу отдать младенца. На следующий год история повторяется, и так целых пять раз. Тереза «подчинилась, горько вздыхая». Жан-Жак же искренне считает, что «выбрал для своих детей самое лучшее или то, что считал таковым». Впрочем, автор «обещал написать исповедь, а не самооправдание».
Жан-Жак близко сходится с Дидро. Как и у Жан-Жака, у Дидро есть «своя Нанетта», разница только в том, что Тереза кротка и добра, а Нанетта сварлива и злобна.
Узнав, что Дижонская академия объявила конкурс на тему «Способствовало ли развитие наук и искусств порче или очищению нравов?», Жан-Жак увлечённо берётся за перо. Готовую работу он показывает Дидро и получает его искреннее одобрение. Вскоре сочинение публикуют, вокруг него поднимается шум, Жан-Жак становится моден. Но его нежелание найти себе покровителя снискивает ему репутацию чудака. «Я был человеком, на которого стремились посмотреть, а на другой день не находили в нем ничего нового», — с горечью замечает он.
Потребность в постоянном заработке и пошатнувшееся здоровье мешают ему писать. Тем не менее он добивается постановки своей оперы «Деревенский колдун», на премьере которой присутствует двор во главе с королём. Королю опера нравится, и он, желая вознаградить автора, назначает ему аудиенцию. Но Жан-Жак, желая сохранить свою независимость, отказывается от встречи с королём и, следовательно, от королевской пенсии. Его поступок вызывает всеобщее осуждение. Даже Дидро, одобряя в принципе равнодушное отношение к королю, не считает возможным отказываться от пенсии. Взгляды Жан-Жака и Дидро расходятся все дальше.
Вскоре Дижонская академия объявляет новую тему: «О происхождении неравенства среди людей», и Жан-Жак снова страстно берётся за перо. Над свободолюбивым автором начинают сгущаться политические тучи, он покидает Париж и едет в Швейцарию. Там его чествуют как поборника свободы. Он встречается с «мамой»: та обеднела и опустилась. Жан-Жак понимает, что его долг позаботиться о ней, но со стыдом признается, что новая привязанность вытеснила госпожу де Варанс из его сердца. Прибыв в Женеву, Жан-Жак возвращается в лоно протестантской церкви и вновь становится полноправным гражданином родного города.
Вернувшись в Париж, Жан-Жак продолжает зарабатывать на жизнь перепиской нот, ибо писать ради денег он не может — «слишком трудно мыслить благородно, когда мыслишь, чтобы жить». Ведь отдавая свои сочинения на суд публики, он уверен, что делает это ради общего блага. В 1756 г. Жан-Жак покидает Париж и обосновывается в Эрмитаже. «Перемены во мне начались, как только я уехал из Парижа, как только я избавился от зрелища пороков этого большого города, вызывавших моё негодование», — заявляет он.
В разгар деревенских грёз Жан-Жака посещает госпожа д?Удето, и в душе его вспыхивает любовь — «первая и единственная». «На сей раз это была любовь — любовь во всей своей силе и во всем своём исступлении». Жан-Жак сопровождает госпожу д?Удето на прогулках, готов упасть в обморок от её нежных поцелуев, но отношения их не переходят границ нежной дружбы. Госпожа д?Удето послужила прообразом Юлии из «Новой Элоизы». Роман имел оглушительный успех, и автор даже поправил свои финансовые дела.
Вынужденный покинуть Эрмитаж, Жан-Жак переезжает в Монморанси, где начинает писать «Эмиля». Также он продолжает работать над «Политическими установлениями»; результатом этого упорного труда становится знаменитый «Общественный договор». Многие аристократы начинают добиваться расположения Жан-Жака: принц де Конти, герцогиня Люксембургская. Но «я не желал, чтобы меня посылали в буфетную, и мало дорожил столом вельмож. Я предпочёл бы, чтобы они оставили меня в покое, не чествуя и не унижая», — заявляет философ.
После выхода в свет «Общественного договора» Жан-Жак чувствует, как число его врагов — тайных и явных — резко увеличивается, и он уезжает в Женеву. Но и там ему нет покоя: книгу его сожгли, а ему самому грозит арест. Вся Европа обрушивает на него свои проклятья, как только его не называют: «одержимый, бесноватый, хищный зверь, волк». Тереза добровольно разделяет судьбу вольнолюбивого изгнанника.
В конце концов Жан-Жак селится на острове Сен-Пьер, расположенном посреди Бьенского озера. «В известном смысле я прощался со светом, намереваясь затвориться на этом острове до последних своих дней», — пишет он. Жан-Жак восхищается красотой острова и окружающих его пейзажей; «о природа! о мать моя!» — в восторге восклицает он. Неожиданно он получает приказ покинуть остров. Встаёт вопрос: куда ехать? Сначала целью его путешествия провозглашён Берлин. Но, пишет он, «в третьей части, если у меня только хватит сил когда-нибудь написать её, будет видно, почему, предполагая отправиться в Берлин, я на самом деле отправился в Англию».
Понравился ли пересказ?
Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить. Пожалуйста, оцените пересказ:
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Исповедь
Автор: Жан-Жак Руссо
Год и место первой публикации: 1884, Швейцария; 1891, Англия
Издатели: «Уолтхэм»; «Уортингтон»
Литературная форма: автобиография
«Исповедь» Жан-Жака Руссо была опубликована посмертно, но он завершил сочинение незадолго до своей смерти в 1778 году. В этом объемном дневнике Руссо воссоздает век, в котором он жил, воссоздает политику и общество Франции XVIII столения. Кроме того, он страдает от того, что один из биографов назвал «моральным эксгибиоционизмом», и производит впечатление человека, преследуемого желанием открывать «непристойные и легкомысленные подробности своей сексуальной жизни». В книге открыто обсуждаются отношения Руссо с Терезой Левассер, его любовницей, с которой он прожил шестнадцать лет и к которой «всегда относился как к жене». Эти двое прижили пятерых детей — всех их отправили в воспитательный дом. Руссо признается, что он так мало интересовался этими детьми, что даже не сохранил записи с их именами и датами рождения.
Находясь в римско-католическом приюте в Турине после бегства из протестантской Женевы, шестнадцатилетний Руссо осуждает новообращенных сестер из приюта: «Это были отъявленные распутницы, самые отвратительные потаскухи, какие когда-либо оскверняли своим непотребством лоно церкви Господней». Монахи не менее похотливы, особенно один из них, который «часто целовал меня со страстью, что я находил малоприятным… Он хотел забраться в мою постель… и в итоге совершил ужасную вещь, попытавшись принудить меня, схватив за руку, сделать это с ним». Руссо заявляет, что ничего не знал об истинных намерениях других молодых людей.
Читатель вовлечен не только в обсуждение подробностей сексуальной жизни писателя, не менее подробно изложены в «Исповеди» и его проблемы с простатой в более зрелом возрасте. Престарелый Руссо обнаружил потребность часто мочиться, но уважаемый писатель и философ так часто был в обществе, что не мог найти подходящего уголка во внутреннем дворе, чтобы облегчиться.
Длинная «Исповедь» Руссо запрещалась в основном из-за сексуального содержания и откровенного обсуждения шестнадцати лет совместной жизни с любовницей. В 1821 году «Исповедь» оказалась в ряду произведений, которые Этьен Антуан, епископ Труанский, упоминает в своем послании французскому духовенству, в котором он подтверждает все цензурные указы, выпущенные французской церковью и личные указы Парижского архиепископа,
«в которых эти сочинения были запрещены как нечестивые и кощунственные, а также как направленные на подрыв основ морали и государства. Мы запрещаем, согласно церковным законам, печатание или продажу этих книг на территории нашей епархии и мы предписываем главам священников выполнять это предписание и следить, чтобы необходимое наказание было назначено всем, кто признается в непослушании».
Авторитет католической церкви во Франции, по-видимому, считался достаточным, чтобы регулировать этот вопрос, и прошения о помещении сочинения в «Римский индекс» запрещенных книг подано не было. И все же с целью укрепления авторитета, папа Пий VII поместил «Исповедь» в список запрещенных книг «Римского индекса» от 1806 года и позже подтвердил запрет из-за сексуальных приключений, описанных Руссо.
В 1892 году «Исповедь» Руссо была вовлечена в тяжбу «Уортингтон Бук Паблишинг Компани», которая испытывала финансовые трудности. Уполномоченный на проведение ликвидации компании хотел продать часть ассортимента компании, включая «Арабские ночи», «Историю Тома Джонса», «Науку любви», «Гептамерон», «Гаргантюа и Пантагрюэля», «Декамерон» Боккаччо и «Исповедь», чтобы уплатить кредиторам, но Энтони Комсток включился в дело, чтобы выступить против продажи. Он просил у суда официального сожжения книг. Суд отклонил эту просьбу (см. «Арабские ночи» и «Декамерон»).
Годом позже, Американская библиотечная ассоциация впервые выпустила книжный справочник на петь тысяч названий для маленьких библиотек и филиалов, назвав его собранием того, «что заслуживает доверия». В список не вошло ни одно произведение Руссо, хотя была включена его биография.: На основании этого наблюдения Геллер замечает, что «противоречие между репутацией писателя и восприятием его произведений — надежный индикатор цензурного вмешательства: причины исключения не имеют отношения к значимости ».
В 1929 году Таможенное управление США запретило ввозить книгу, заявив, что она «вредит общественной нравственности». В следующем году таможня сняла запрет.
Cranston М. The Noble Savage: Jean-Jacques Rousseau. Chicago: University of Chicago, 1991.
Geller E. Forbidden Books in American Public Libraries, 1876–1939: A Study in Cultural Change. Wesport: Greenwood Press, 1984.
Huizinga J.H. Rousseau: The Self-Made Saint. New York: Grossman, 1976.
Putnam G.H. The Censorship of the Church of Rome and Its Influence upon the Production and Distribution of Literature. Vol. 2. New York: Putnam, 1906.
Читайте также
Несостоявшаяся исповедь Толстого
Несостоявшаяся исповедь Толстого Заурядный недоросль из дворянской семьи, Толстой не смог окончить даже первого курса, срезавшись на самых первых экзаменах. Он навсегда остался недоучкой, в отличие от плеяды русских поэтов и писателей, а кое-то из них имел и два высших
Исповедь чужим текстом: о некоторых особенностях «Мемуаров» В. Головиной
Исповедь чужим текстом: о некоторых особенностях «Мемуаров» В. Головиной Особенность всех названных выше женских мемуаров — то, что они создавались на пересечении существующих религиозных, национальных, социальных, культурных дискурсов, в поле «чужого слова». Причем у
Исповедь после исповеди
Исповедь после исповеди Наконец, подошла моя очередь, я опустился на колени, склонил голову и произнес негромко:– Грешен я, батюшка, грешен перед Господом Богом. Примите мою покаянную исповедь, отпустите грехи…Долго ждал я этой благостной минуты покаяния, давно
Исповедь
Исповедь Автор: Жан-Жак РуссоГод и место первой публикации: 1884, Швейцария; 1891, АнглияИздатели: «Уолтхэм»; «Уортингтон»Литературная форма: автобиографияСОДЕРЖАНИЕ«Исповедь» Жан-Жака Руссо была опубликована посмертно, но он завершил сочинение незадолго до своей смерти в
ПРАВО НА СМЕРТЬ: ИСПОВЕДЬ И САМОУБИЙСТВО
ПРАВО НА СМЕРТЬ: ИСПОВЕДЬ И САМОУБИЙСТВО Чем больше задумываешься над феноменом творческого воздействия идей и образов Достоевского на творчество Акутагавы, тем более глубоким оно представляется, тем сильнее, ощутимее кажется близость японского писателя и его русского
Глава 3 Исповедь и теодицея в творчестве Федора Достоевского (рецепция Аврелия Августина)
Глава 3 Исповедь и теодицея в творчестве Федора Достоевского (рецепция Аврелия Августина) Две классические проблемы христианской философии — теодицея и исповедь — были развернуты в новую, невиданную в XIX веке в европейской культуре художественнофилософскую систему
«Исповедь» блаженного Августина и рождение экзистенциального человека
«Исповедь» блаженного Августина и рождение экзистенциального человека КнигаIXГлава 10Приближался день, нам неведомый, но Тебе известный, в который предстояло ей1 расстаться со здешней жизнью, и однажды случилось, как полагаю не без тайно го Твоего промысла, что мы
ВСТРЕЧНАЯ ИСПОВЕДЬ
ВСТРЕЧНАЯ ИСПОВЕДЬ (КОГО ОТРАЖАЕТ ЗЕРКАЛО) Где оно, лицо лица? Важно, если все разберутся до конца в собственном лице. Е. ЕвтушенкоКто знает нас лучше нас?«Я всегда борюсь за правду. Мне тринадцать лет. Я часто выражаю свои мысли вслух, что не нравится учителям… Рост у
И.Стульпинене Исповедь физика
И.Стульпинене Исповедь физика Автор — Ирена Стульпинене, учитель физики гимназии «Ветрунге», Рыцарь Гуманной Педагогики, г. Клайпеда,
Краткое содержание Руссо Исповедь
Но Жан-Жак внезапно покидает свой город и отправляется странствовать. В пути он влюбляется, что меняет его жизнь.
Ссора с самим послом портит его репутацию, а нежданный ребенок жизнь. Он пытается уговорить отдать его в детский дом. Понимая, что мать ребенка никудышная, необразованная и не сможет обеспечить будущее ребенку.
После того, как одна из академий устраивает конкурс, главный герой тут же садится писать. Его работу восхваляют и одобряют, так он становится модным. Но потом здоровье подводит его, все же в нем просыпаются чувства, он решает заботиться о «маме». На его пути было много женщин, которые бросали его или он их покидал, но к ней он чувствовал жалость.
Герой снова попадается на воровстве, его тайники находят, и начинается неприятный скандал.
Жан-Жак решает делать благие дела, поэтому переписывает ноты за деньги.
Когда же он заканчивает произведение «Общественный договор», его противники настроены серьезно, к тому же их число возросло.
Данный рассказ описывает трудную и порой счастливую жизнь философа, который написал много отличных книг, неодобряемых другими. Представлен его путь с самого низа, от воровства к изоляции на остове. Произведение учит мудрости, сдержанности и умению постоять за себя в самых разных условия. А также и показывает, что нужно бороться со своими слабостями и отрицательными привычками на протяжении всей своей жизни.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Руссо Жан-Жак. Все произведения
Исповедь. Картинка к рассказу
Сейчас читают
Новелла Г.А.Беккера «Гном», начинается с того, что стайка сельских девушек, возвращаясь с водой от ручья, слушает историю древнего девяностолетнего старика по имени Грегорио
Эммануил Кант – немецкий философ, в 1781 году опубликовал свое первое издание «Критики чистого разума», второе появилось в 1787 году. Кант разделяет познание на 2 вида, первое не зависит от опыта, а второе коренится в опыте
Действие романа происходит во Франции 20-х годов. Рассказ ведется от имени молодого русского эмигранта Николая, который влюблен во французскую женщину – Клэр. Женщина болеет, и молодой человек посещает ее каждый вечер.
Главный герой басни – волк – однажды за трапезой совершенно случайно подавился косточкой. Она так плотно застряла у него в горле, что возникла настоящая угроза того, что дикое животное погибнет из-за этой ерунды
Данный рассказ автор услышал от Любови Онисимовны, няни своего младшего брата, которая в молодости была актрисой орловского театра, которым управлял граф Камеский. Рассказ этот о тупейном художнике Аркадии.
Андре Моруа. От Монтеня до Арагона.
Жан-Жак Руссо. «Исповедь»
ЖАН-ЖАК РУССО. «ИСПОВЕДЬ»
Не много есть писателей, о которых можно было бы сказать: «Без них вся французская литература пошла бы в другом направлении». Руссо — один из них. В то время, когда жизнь общества по-своему формировала писателей, ведя их от одного этапа литературных причуд к другому — от драпирующегося в вычурные одежды благородства XVII века к неприкрытому цинизму XVIII, — женевский гражданин, который не был ни прирожденным французом, ни дворянином, ни прихлебателем у знати, скорее чувствительный, чем галантный, предпочитающий удовольствия сельской уединенной жизни салонным развлечениям, широко распахнул окно на швейцарские и савойские пейзажи и впустил струю свежего воздуха в затхлые гостиные.
Шатобриан обязан ему музыкой «Рене», мыслями и даже репликами своего героя. Без Руссо у нас не было бы ни ласточек Кобурга, ни шума дождя, пробивающегося сквозь листву деревьев, ни песни мадемуазель Буастиллёль в «Замогильных записках», идею которой Шатобриан почерпнул из того пассажа «Исповеди» о чувствительности, где приводится «интимный и камерный» отрывок песни тетушки Сюзон. «Я стараюсь постичь, в чем заключается для меня нежное очарование этой песни; странно и непонятно, но я не в силах допеть ее до конца без того, чтобы слезы не остановили меня» *.
Рене — тот же Руссо, но видоизмененный; это не бродячий путешественник, не вороватый ученик гравера, не чичисбей зрелых красоток, а благородный странствующий рыцарь, возлюбленный индианок и сильфид. Если бы Шатобриан не читал «Исповеди», многие источники красоты, составляющие очарование «Записок», остались бы ему неведомыми. Руссо первым, как сказал Сент-Бёв, «внес вкус деревни» в нашу литературу. Дни, полные «соблазнов, восторгов и наслаждений», проведенные Шатобрианом с Натали Ноай, воскрешают в памяти те «нежные, печальные и трогательные мгновения», какие испытал Руссо возле мадам де Варанс. Жан-Жак задал тон Рене.
Стендаль был не меньше обязан Руссо. И не только в силе чувств его героев и пылкости их признаний чувствуется влияние сего великого предшественника, но и самый образ Жюльена Сореля вылеплен с Руссо, каким мы его знаем в «Исповеди». Жюльен у маркиза де ля Моль — это Руссо у графа Гувона: первый старается преодолеть пренебрежение Матильды, второй — привлечь внимание мадемуазель де Брей. Руссо пробивает пелену презрения, как и Жюльен, своим знанием латинского языка: «Все смотрели на меня и переглядывались, не говоря ни слова. В жизни не видано было подобного изумления. Но мне особенно польстило удовлетворение, которое я ясно заметил на лице м-ль де Брей. Эта гордая особа удостоила меня еще одного взгляда, который по меньшей мере стоил первого; потом, устремив глаза на своего дедушку, она, казалось, с некоторым нетерпением ждала должной похвалы мне, которую тот сейчас же воздал, так искренне и с таким довольным видом, что весь стол хором присоединился к нему. Краткая, во всех отношениях восхитительная минута!» ** Не напоминает ли вам это сцену из «Красного и черного»?
И разве смог бы сто лет спустя Жид написать «Если зерно не умирает» [1] с такой искренностью в выражении чувств, если бы Руссо не подал столь блестящий пример в своих признаниях? У Жида больше притворства, у Руссо — снисходительности; Жид — «выходец из верхов буржуазии», Жан-Жак — сын буржуа из низов, но вкус и почти религиозное стремление к искренности не были до Руссо столь естественными побуждениями человека. Классики более почитают приличие, чем истину: Мольер и Ларошфуко приукрашивали откровенность; Вольтер не делал ни того, ни другого. Руссо похваляется тем, что говорит обо всем без утайки.
В библиотеке Невшателя хранится первый черновой набросок начала «Исповеди». Здесь гораздо выразительнее, чем во введении к законченной книге, немного театральном, перенасыщенном трубными звуками Страшного суда и призывами к верховному существу, Руссо выявляет «идею своего замысла»:
«Никто не может описать жизнь человека лучше, чем он сам. Его внутреннее состояние, его подлинная жизнь известны только ему. Но, описывая их, он их скрывает, рисуя свою жизнь, он занимается самооправданием, показывая себя таким, каким он хочет казаться, но отнюдь не таким, каков он есть. Наиболее искренние люди правдивы, особенно в том, что они говорят, но они лгут в том, что замалчивают; и то, что они скрывают, изменяет, таким образом, значение того, в чем они лицемерно признаются; говоря только часть правды, они не говорят ничего. Я помещаю Монтеня во главе этих «искренних лжецов», которые хотят обмануть, говоря правду. Он показывает нам свои недостатки, но только привлекательные: нет ни одного человека, который не был бы неприятным. Монтень изображает себя похоже, но только в профиль. Но, может быть, у него изуродована щека или выколот глаз с той стороны, которую он прячет, а это меняет всю физиономию».
Этот оригинальный набросок заставляет задуматься над двумя вопросами: не был ли сам Руссо «искренним лжецом» и возможна ли абсолютная искренность?
Возможно, Руссо сам верил в свою искренность и абсолютную честность. Он хотел быть таким, даже вызывая отвращение к себе, когда признавался в рано развившейся склонности к удовольствиям наедине, в счастье, которое он испытал, получая оплеухи мадемуазель Ламберсье, в застенчивости с женщинами из-за своей чрезмерной чувствительности, которая иногда приводила к импотенции, в почти кровосмесительной связи с мадам де Варанс и в других афишируемых странностях. Однако здесь надо иметь в виду, что искренен Руссо, только говоря о сексуальной сфере, и эта искренность — своего рода эксгибиционизм. Писать, что все это доставило ему много удовольствия, значило вызвать у тысяч читателей любопытство к своему беспорядочному образу жизни и тем самым подать пример. Цинизм подобных высказываний писателя — способ ворваться в интимный мир читателя, сделать его сообщником, подобным и родственным себе. Писатель, который решается на это, склонен скорее преувеличивать, чем преуменьшать свои недостатки.
Руссо ответил на этот вопрос: «Вы не найдете человека, который осмелился бы сказать, что он искренней меня!» И в этом он прав. Потому что полная искренность предполагает, что человек должен сохранять объективность, анализируя себя, словно вещь. Но что делать, если самый аналитический ум в некоторых аспектах деформирован? Писатель, повествующий о своем прошлом, полагается на память, которая, словно актер или казуист, сама делает первую выборку. Особое значение писатель придает тем эпизодам, о которых он сохранил яркое представление, пренебрегая — без всякой мысли о том — множеством часов, когда он жил обычной жизнью. Жорж Гусдорф в «Открытии самого себя» [2] разбирает этот механизм: «Исповедь никогда не расскажет всего. Может быть, потому, что действительность чрезвычайно сложна, никакое описание не восстановит ее совершенно правдиво. Мнение старого дневника прошлых лет весьма показательно в этом отношении. То, что мы фиксировали изо дня в день, наша первая интерпретация каждодневной реальности нисколько не соответствуют тому, что сохранила об этом память. »
Писатель, сочиняющий исповедь, думает, что воскрешает свое прошлое; в действительности он пишет о том, каким стало это прошлое в настоящем. Фуше в старости, вспоминая годы революции, писал так: «Робеспьер как-то сказал мне: «Герцог Отрантский. » Фуше добросовестно забыл, что он тогда еще не был герцогом [3]. Так позднейшие события бросают иной свет на прошлое. Неизменная потребность согласования этих внутренних противоречий побуждает нас искать мотивы для оправдания поступков, которые в свое время зависели от случая, плохого пищеварения, характера собеседника. «Чем пристальней я вглядываюсь в прошлое, тем сильнее искажаю, — сказал Валери, — и тем больше изменяю предмет». Нам кажется, что мы помним некоторые случаи из нашего детства; на самом деле мы помним только то, что нам о них рассказали.
Каждому человеку свойственно притворяться. Мы не только играем ту или иную роль для других, но и для себя. Мы чувствуем настоящую потребность установить соответствие между «я» вымышленным и настоящим, которое толкает нас на те или иные действия, чуждые нашему инстинкту. Вся наша мораль основывается на второй, более стабильной природе человека. Каждый человек есть, в сущности, сочетание разных характеров, и поэтому искренний писатель должен был бы охарактеризовать их все; однако эти характеры настолько противоположны, что писатели идут на это крайне неохотно. Стендаль ясно показал нам у своих героев смешение безрассудства и логики; о том же говорит и его собственный «Дневник», однако такая непоследовательность чаще встречается в литературе, чем в жизни. Что было бы с искусством, если бы оно не привносило в природу большего порядка, чем в ней есть?
Правильно утверждают, что исповедь — это всегда роман. Если мемуарист честен, то сообщаемые им факты верны исторической правде настолько, насколько ему позволяют память и его собственная интерпретация этих фактов. Чувства — это уже объект его воображения. «Исповедь» Руссо — лучший плутовской роман [4]. Все романические элементы заимствованы Руссо из литературных произведений этого жанра: юность, предоставленная самой себе, большое разнообразие ситуаций, характеров и мест, любовные похождения и путешествия и постепенное осознание пустоты светского общества, что побудило героя романа покинуть его, когда ему исполнилось сорок лет. Все эти особенности могли бы дать пищу новому «Жиль Блазу»[5] на чувствительный лад, и Руссо ни одной из них не пренебрег.
Странное впечатление производит высказывание писателя о том, что изображение даже давно угасших чувств должно быть более правдивым, чем описание событий прошлого. «Я могу упустить факты, что-то переставить, ошибиться в датах, но я не вправе обманываться ни в том, что я сам испытал, ни в том, к чему привели меня мои чувства. Вот мой принцип. Единственная цель моей исповеди — детально познакомить читателя с моим внутренним миром при всяких обстоятельствах моей жизни. » Из этого следует вывод, что человек может ограничиться знанием своего внутреннего мира, оторванного от внешнего, и что мысль не всегда есть перцепция. Такому человеку я абсолютно не верю. Руссо был правдив не в своих признаниях, а в добросовестном изложении фактов, к которым относился с таким пренебрежением.
Тот, кто рассказывает о своей жизни и пишет автопортрет, почти никогда не подозревает, что, сам того не желая, он всегда оказывается в аналогичных ситуациях. Стендаль рядом с Анжелой Пастагруа — то же, что Стендаль у ног Мелани Луасон, Руссо в любовном треугольнике с Сен-Ламбером и мадам д’Удето напоминает Руссо в жизни втроем с мадам де Варанс и Клодом Ане. Многое в поведении Руссо объяснялось его плохим здоровьем. Болезнь мочевого пузыря заставила его покинуть свет. Из принудительного воздержания Руссо выводит целую доктрину. Он поражается тому, что, «обладая такими пламенными чувствами и сердцем, переполненным любовью, он никогда не пылал страстью к какой-либо определенной женщине». И бессознательно дает этому объяснение. «Главной причиной, которая заставила меня вести уединенный образ жизни и отказаться от общения с женщинами, был мой недуг». Сама мысль о встрече с женщиной, которая ему нравилась, приводила его в такое неодолимое волнение, что он являлся на свидание совершенно обессилевшим. Именно этому несовершенному механизму Жан-Жак и обязан своими злоключениями; его беде мы обязаны «Исповедью» и «Новой Элоизой». «Писатель вознаграждает себя как может за некоторую несправедливость судьбы».
Знание самого себя было бы вполне возможным, если бы ум человеческий отличался достаточной объективностью, чтобы человек, говоря о чувствах, учитывал бы свое происхождение, детские годы, общественное положение, укоренившиеся предрассудки, свойства организма и предел его физических возможностей, круг обязанностей, обстоятельства, вызывающие у человека сопротивление и желания, эпоху, в какую он живет, причуды, увлечения, суеверия своего времени. Можно представить, как будет выглядеть «мсье Тэст» ***, сбросивший с себя чуждые наслоения. Останется ли у него после этого хоть что-нибудь свое? И не является ли глубокое знание самого себя познанием мира?
О чувствительности Руссо можно сделать несколько замечаний. Уже с детства он проявлял тот живой непосредственный интерес к женщинам, который будет придавать поэтичность его произведениям, как только он окажется во власти нежных чувств. Нет ничего изящнее описания — в четвертой книге «Исповеди» — его прогулки с мадемуазель де Графенрид и мадемуазель Галлей и того чистого наслаждения, какое она ему доставила.
имея возможность без всякого ущерба наслаждаться такими чистыми и подлинными радостями, желать других? Никакой ужин в парижских ресторанах не может сравниться с этим обедом — я говорю не только о веселье, о тихой радости, но также о самом удовольствии от еды. От обеда мы кое-что сэкономили: вместо того чтобы выпить кофе, оставшийся у нас от завтрака, мы приберегли его, чтобы полакомиться им со сливками и пирожными, которые они привезли с собой, а чтобы не дать нашему аппетиту заглохнуть, мы отправились в сад закончить нашу трапезу вишнями. Я влез на дерево и кидал им пригоршни вишен, а они сквозь ветви бросали в меня косточками. Раз м-ль Галлей, протянув фартук и откинув голову, стала так удобно, а я прицелился так метко, что одна пригоршня попала прямо ей на грудь. Сколько было смеху! Я говорил себе: «Зачем мои губы — не вишни! С какой радостью я бросил бы их вот так!» ****
Не менее очаровательна — во второй книге — и идиллия писателя с мадам Базиль: «Я пережил невыразимо сладкие мгновения. Все, что я перечувствовал, обладая женщинами, не стоит тех двух минут, которые я провел у ее ног, не смея даже коснуться ее платья. Нет, не существует наслаждений, подобных тем, которые способна доставить нам честная, любимая женщина; близ нее все ласкает нас. Легкий призывный жест, знак пальцем, слегка прижатая к моим губам рука — вот единственные милости, какие я когда-либо получал от г-жи Базиль, но воспоминание об этих милостях, в сущности таких незначительных, до сих пор приводит меня в восторг» *****.
Сент-Бёв с полным основанием восхищается прелестным описанием первой встречи писателя с мадам де Варанс и приветствует появление во французской литературе новых страниц, раскрывающих перед читательницами Версаля [6] и теми, кто их окружает, незнакомый им мир — мир, полный свежести и солнца. «Они (эти страницы) представляют сочетание чувствительности и естественности, причем острие чувствительности выступает только тогда, когда это необходимо, чтобы освободить нас от фальшивой метафизики сердца и спиритуализма условности. » Но Сент-Бёв сетует на то, что писатель, способный выразить всю чистоту наслаждения и достойный его, не проявляет, к сожалению, должного вкуса в эпизодах с ужасным Мором, лионским аббатом, или с мадемуазель Ламберсье. И почему писатель называет мадам де Варанс «мамочкой» в тот самый миг, когда она становится его любовницей?
Сент-Бёв, представитель уже не существующего класса, объясняет эти ошибки писателя и «некоторые недостойные и вызывающие отвращение выражения, которые не знакомы порядочному человеку», тем, что Руссо был одно время лакеем и воспринял лакейский лексикон. Но «тому, кто оказывался в разных условиях, не кажется странным называть некоторые неприличные и постыдные вещи своими именами». Мы отрешились теперь от подобных предубеждений, и цинизм современного лексикона не является более в наше время принадлежностью определенной среды. Смелость Руссо, шокировавшая критиков XIX века, кажется нам сегодня почти робкой.
Можно ли сожалеть, что Руссо и его подражатели осмеливались проповедовать то, что знает каждый человек и должна знать любая женщина? Восхвалять искренность, когда она замалчивает существенное, и негодовать, когда она показывает человека таким, каков он есть, — это ли не лицемерие? В сексуальной искренности есть своя привлекательная сторона, которая по ассоциации пробуждает сочувствие читателя и ощущение братства; это приносит ему известное утешение. Найдя у другого человека, и притом великого, те же желания, а иногда и причуды, которым читатель сам предается или которые по меньшей мере вводят его в искушение, он проникается доверием к самому себе, его колебаниям приходит конец. Вот выигрыш для него. Однако есть здесь и свои опасности. Заставлять целую эпоху жить в атмосфере чувственности вредно. Времена цинизма были всегда и временами упадка. Рим Гелиогабала заставляет жалеть о Риме Катона [7]. Чрезмерное целомудрие может быть причиной мучительной угнетенности духа; распущенность ведет к безрассудству.
Да, у Руссо было их немало, и вся вторая часть «Исповеди» представляет попытку оправдаться от их клеветнических наветов. Шесть первых книг, созданных в Англии, в Бутоне, и доведенных до 1741 года, рассказывают о счастливых ученических годах Руссо. Последние шесть книг написаны с перерывом в два года, с 1768 по 1770 год, в Дофине и в Тире. Повествование заканчивается 1766 годом, в момент, когда Руссо, преследуемый одновременно Францией, Женевой и Берном, решается искать убежища в Англии. Вторые шесть книг рассказывают о том, как Руссо взял Париж, о связи с Терезой Левассер, о начале литературной жизни, о нежной любви к мадам д’Удето и о злополучных последствиях этой страсти.
Кроме того, есть в этой книге и другие прекрасные эпизоды. Радостное чувство, которое испытывал Руссо во время своих посещений мадам д’Эпине в Эрмитаже, где он наслаждался красотами природы, манившей его к себе, заставляет его с нежностью писать о зеленой траве, деревьях, цветах, ясных прудах; создание «Юлии» под впечатлением этих счастливых, опьяняющих дней; любовь к этой Сильфиде — плоду его воображения; прогулки с мадам д’Удето; романтика первых встреч, свидания ночью в роще — все это передано Руссо великолепно и с умилением, как и пейзажи Шарметты.
раскаты, предшествующие грозе, и. «стало ясно, что вокруг моей книги и меня самого куется заговор и что скоро он даст себя знать. » ****** Не было ли это манией преследования? Или писатель жаловался беспричинно? Долгое время комментаторы так и думали, потому что противникам Руссо, тоже писателям, и притом крупным, последующие поколения верили. Однако то, что мы читаем в книге Анри Гийемена [10] «Человек, две тени», не позволяет сомневаться в наличии врагов у Руссо, жаждущих его погубить в силу разных, но преследующих одну цель причин.
Скромный, несчастный, неизвестный, оригинальный, к сорока годам он достиг прочного положения. Светские дамы гордились тем, что открыли новый талант. Затем к Руссо пришел и успех — то, что люди меньше всего прощают. Гримм, Дидро, которых Руссо считал своими самыми верными друзьями, вынуждены были выслушивать похвалы в его адрес. Гримм [11] страшно злился; Дидро, совсем не злой, не мог простить Руссо его христианства. Тот факт, что длительное знакомство с энциклопедистами укрепило веру женевского гражданина, вместо того чтобы ее поколебать, мешал всему их кругу в успешной пропаганде атеизма. Но что значило для Руссо христианство, когда сам он следовал то той, то другой религии! Протестант, затем католик, потом снова протестант, он предпочитал исповедовать свою собственную веру — веру савойского викария [12], освобожденную «от пустословия». Ее независимость, достойная уважения, хотя и опасная, вооружила против него и иезуитов и пасторов.
их скуку, добивались его общества. Но Руссо предпочитал отдаваться мечтам во время одиноких прогулок [13], чем служить украшением будуара знатной дамы. Его недуг делал его непригодным для трудного ремесла куртизана и фаворита. Мадам д’Эпине хотела ему добра, но Руссо смертельно уязвил ее, полюбив ее невестку, мадам д’Удето, и не скрыв этого от нее. Наивность Руссо была столь велика, что он поведал о своей новой любви Дидро, которого считал другом, хотя в действительности тот уже им не был. Нет врага более жестокого, чем прежний друг. Чтобы оправдать в собственных глазах плохой поступок, он с удовольствием чернит того, кого предает. Дидро злоупотребил доверием Руссо; Гримм искусно подлил масла в огонь. Даже мадам д’Удето, влюбленной в него, наскучил поклонник, одновременно и платонический и нескромный — две непростительные ошибки. И тогда Руссо вдруг увидел, что весь тот маленький мир, который когда-то казался ему восхитительным, ощетинился против него. Ему пришлось покинуть Эрмитаж [14]. Это была подлинная драма.
Об остальном можно было бы умолчать [15]. Вереницы писем, тоскливый анализ настроений гольбаховского кружка [16], мелочность жителей Берна и Валь-де-Травера — все это представляет некоторый интерес для историка литературы. Но для впечатлительного читателя прелесть «Исповеди» исчезает с последней, двенадцатой книгой, хотя Жан-Жак по-прежнему вызывает его восхищение и признательность. Сей труд заканчивается так же, как и начинается, — восхвалением искренности:
«Я рассказал правду. Если кому известно что-нибудь противоположное рассказанному здесь, ему известны только ложь и клевета; и если он отказывается проверить и выяснить их вместе со мной, пока я жив, он не любит ни правды, ни справедливости. Что до меня, то я объявляю во всеуслышание и без страха, что всякий, кто, даже не прочитав моих произведений, рассмотрит своими собственными глазами мой нрав, характер, образ жизни, мои склонности, удовольствия, привычки и сможет поверить, что я человек нечестный, тот сам достоин виселицы» *******. Есть все основания думать, что Руссо, насколько слабость человеческого ума это позволяет, сказал правду — свою правду.
* Руссо Жан-Жак. Исповедь. М., ГИХЛ, 1949, с. 154.
*** См. статью о П. Валери. — Прим. ред.
**** Руссо Жан-Жак. Исповедь. М., ГИХЛ. 1949, с. 147.
ЖАН ЖАК РУССО. «ИСПОВЕДЬ»
Жан Жак Руссо (1712—1778) — писатель и мыслитель, творчество и личность которого оказали огромное воздействие на современников. С точки зрения «естественного человека» он подверг критическому пересмотру различные сферы цивилизации — от государственного устройства до воспитания подрастающего поколения; его социальные идеи были усвоены деятелями Французской революции. Основные литературные произведения Руссо — эпистолярный роман «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) и автобиографическая «Исповедь» (1765—1769, издана посмертно). Утверждая как высшую нравственную и художественную ценность искренность и непосредственность чувства, Руссо выступил как оригинальный представитель сентиментализма. Его книги, хотя и дали толчок к широко распространившейся условной игре в «чувствительность», стали шагом вперед в художественном постижении внутреннего мира человека.
Статья опубликована в книге А. Моруа «От Лабрюйера до Пруста» (1964).
2 «Открытие себя» (1948) — книга философа Жоржа Гусдорфа.
3 Фуше Жозеф (1759—1820) — политический деятель, министр полиции при Наполеоне I. Робеспьер, разумеется, не мог именовать его «герцогом», так как в годы революции дворянские титулы были полностью упразднены и восстановлены лишь Наполеоном, который и присвоил своему министру титул «герцога Отрантского».
4 Плутовской роман — жанр испанской литературы XVI—XVII вв., основой его фабулы были приключения бродяги-авантюриста, служащего у разных хозяев.
5 «Жиль Блаз» — «История Жиль Блаза из Сантильяны» (1715—1735) — роман Алена Рене Лесажа, написанный в подражание испанским плутовским романам.
7 Гелиогабал (Секст Варий Авиций Бассиан, 204—222) — древнеримский император в 218—222 гг., правление которого было ознаменовано упадком нравов; Катон — очевидно, Марк Порций Катон Младший (93—47 до н. э.), древнеримский политический деятель, олицетворение гражданских добродетелей республиканского Рима.
8 Имеется в виду комическая опера Руссо «Деревенский колдун» (1752).
9 Имеется в виду роман Руссо «Эмиль, или О воспитании» (1762).
10 Гийемен Анри (род. 1903) — критик и литературовед.
13 Имеется в виду книга Руссо «Прогулки одинокого мечтателя» (1776— 1778).
14 Эрмитаж — дом в городке Монморанси, где жил Руссо.
15 Реминисценция из «Гамлета» Шекспира («Дальнейшее — молчанье» — предсмертные слова Гамлета; перевод Б. Пастернака).